Сергей Образцов - Моя профессия

Рассказать, в чем именно оно состоит, я не могу, как не могу рассказать и о характере поведения кукол. Может быть, фотографии в какой-то степени сумеют объяснить вам то, что я не в силах объяснить словами. Но я уверен, что не ошибаюсь в выразительности этого номера. И уверенность эта подкрепилась для меня тем, что многие из тех людей, суда которых я больше всего боялся и мнением которых дорожил, тоже хорошо приняли эту мою работу. Среди них были и Немирович-Данченко, и Станиславский, и Горький. А они хоть и знатоки, но, уж во всяком случае, не гурманы. Был я рад также и тому, что не обиделись на меня за Чайковского и такие музыканты, как Ипполитов-Иванов, Игумнов, Глиэр, Шостакович, Прокофьев, Гнесин. Наоборот, в тех случаях, когда мне приходится выступать перед музыкантами, они всегда просят исполнить «Мы сидели с тобой».

Этот номер с куклами-руками казался мне вначале эпизодом в моей работе. Очень интересным для меня, но все-таки эпизодом. Я не думал, что когда-нибудь какая бы то ни было тема заставит меня вновь воспользоваться этой формой куклы.

И в то же время очень скоро возникла тема, которая буквально потребовала для своего решения именно этих кукол, причем тут они оказались куда более органичны, чем в романсе Чайковского.

Мне захотелось сыграть куклами стихотворение Маяковского «Отношение к барышне».

Это стихотворение читается не больше полминуты. В его краткости – тема. До «обрыва» оставался только шаг, и потому нельзя было медлить с решением. Это – шутка, анекдот.

Анекдот почти всегда состоит из существительных и глаголов. Во всяком случае, он не любит большого количества прилагательных. Разве важно в этом стихотворении, какой он и какая она. Конечно, не важно, так как для всех одинаково «страсти крут обрыв».

Мне захотелось и в номере сохранить только глаголы, то есть действие, и лишить персонажи какой бы то ни было индивидуальной характеристики – «прилагательных». Я взял просто два токарных шарика разных размеров. Не приделывал к ним носов, не рисовал ни глаз, ни ртов, доведя лаконичность персонажей до степени лаконичности строк Маяковского.

Не знаю, в какой степени этот самый короткий номер моего репертуара полностью соответствует той теме, которую вкладывал в это стихотворение автор, но я уверен, что по духу он совпадает с творческим приемом Маяковского.

Кукла, состоящая из обнаженной руки с шариком на указательном пальце, является как бы формулой анатомического устройства всякой «ручной» куклы.

Мой старый товарищ по графическому факультету Вхутемаса художник Андрей Гончаров оформлял в тридцать восьмом году мою книгу «Актер с куклой» и поместил на ее обложке белый силуэт руки с шариком. Получилась как бы марка. Она настолько точна по изобразительному содержанию, что незаметно стала маркой Государственного центрального театра кукол. А потом я обнаружил, что она же переселилась на обложку чехословацкого журнала «Лоуткарш» и стала составной частью его марки.

Но и на этой, казалось бы, предельной по своей лаконичности форме не закончилась эволюция куклы-руки.

В тот вечер, когда мы с Михалковым работали над неудавшейся у меня басней «Ворона и гусь», Михалков сказал мне, что пишет басню «Руки» и что состоять она будет из диалога между правой и левой руками. Через несколько дней я позвонил Михалкову по телефону, и он продиктовал мне эту коротенькую басню. Вот она:

Над первой, основной частью басни мне пришлось работать недолго. Текст сам подсказывал поведение каждой руки. Труднее было с концовкой. Сперва я пробовал в конце выходить перед ширмой и уже от собственного лица говорить сентенцию последнего четверостишия. Но получалось это неинтересно и неубедительно, а главное, куда менее выразительно, чем сама басня. А это уж никуда не годилось. Полбеды, если не удается что-то внутри номера. Можно доработать. Но если нет настоящего конца, значит, вообще нет номера. Сперва мне показалось, что я уперся в стенку и что никакого выхода нет. Просто надо бросить затею или просить Михалкова дописать диалог таким образом, чтобы в нем же и заканчивался сюжет.

Но потом выяснилось, что выход есть. Я сделал себе полумаску, состоящую из очков, на которых держится довольно мясистый нос из папье-маше с приклеенными к нему белобрысыми усами в цвет моих волос. И в конце номера над ширмой появляется «хозяин рук», заспанный, полупьяный заведующий «какими-то ларьками». А потом я тут же, на глазах у зрителей, снимаю нос вместе с очками и кланяюсь.

У всякого «потом» может появиться и второе «потом». Так произошло и в этом случае. Я отказался и от очков, и от бутафорского носа и появляюсь из-за ширмы, только начесав пятерней волосы на лоб. Лаконичность приема увеличилась.

В этом номере мои руки уже не «куклы»: они никого не изображают. В них нет сходства с живыми существами, напоминающими людей. Они только руки, но их жестикуляция должна быть разной, чтобы вначале казалось, что у рук «разная психология». Правая рука грубее и, вероятно, глупее. Ее жест резче, определеннее. Левая – хитрее. Ее жест подробнее.

Разницу характеристики необходимо подчеркивать прежде всего потому, что в ней лежит не только смысл диалога, но и неожиданность сюжетной развязки, вскрывающей тему. А неожиданность состоит в том, что обе руки принадлежат одному человеку и своего «лица» не имеют.

Заканчивая рассказ об эволюции рук-актеров, я хочу в конце оговориться, уточнив одно очень существенное положение.

Иногда после концерта, на котором я исполняю «Мы сидели с тобой», или «Отношение к барышне», или «Руки», ко мне подходит кто-нибудь из зрителей, которому эти номера особенно понравились, и просит показать мои руки без всякой ширмы и без игры. Такому зрителю обычно кажется, что руки мои обладают какой-то особой подвижностью, и он бывает несколько разочарован тем, что у меня самые обыкновенные руки, что я не умею двигать отдельно любым суставом любого пальца, не могу выгнуть пальцы в обратную сторону и так далее.