Леонид Кузнецов - Стопроцентный американец (Исторический портрет генерала Макартура)

В эту "варфоломеевскую ночь по-американски" Д. Макартур совершил много других "подвигов". Основная часть ветеранов разбила лагерь на другом берегу Анакостии. Этот палаточный и картонный городок без крепостной стены, без оружия не представлял никакой угрозы ни президенту, ни Капитолию, ни режиму. Поэтому Г. Гувер, не желая показаться чересчур кровожадным, послал к Макартуру курьеров с приказом остановиться, не переходить мост, не трогать лагерь. Как вспоминает Д. Эйзенхауэр, Д. Макартур, оглушив гонцов потоком бранных слов, заявил: "Я чрезвычайно занят и не желаю, чтобы меня беспокоили приходящие сюда люди, претендующие на то, что они доставляют приказания".

Д. Макартур не остановился. Он предложил штурм моста Элевенс-стрит.

Г. Гувер, вероятно, колебался, боясь общественного мнения, он хотел, чтобы на него "посмотрели с другой стороны". Но на самом деле, если даже и существовал приказ президента, посланный вдогонку карателям, то было уже поздно. К тому же Д. Макартур имел четкое и определенное указание: уничтожить, переломать ветеранам не только хребты, все кости. Никогда служака не стал бы действовать по своей воле. Однако, будучи опытным интриганом, хорошо чувствующим, откуда, куда и зачем дует ветер, он правильно понимал своего президента и знал, что доставит ему большее удовольствие, продолжая наступление на соломенную "крепость" несчастных, чем приостанавливая его.

Перейдя со своими солдатами "вашингтонский Рубикон", "Американский кесарь" превратил убогие шалаши, картонные конуры, лежаки из сена и соломы, тряпичные палатки в огромный пылающий факел. Журналисты видели, как солдат гнался за семилетним мальчиком и проткнул его штыком. Мальчик же хотел спасти кролика. Джо Анджело, ветеран из Камдена (штат Нью-Джерси), видел, как кавалерийский офицер Джордж Паттон ведет своих солдат на разрушение его, Анджело, шалаша. Наконец и эта лачуга загорелась. А ведь Анджело спас Паттона от смерти на Западном фронте.

Дуглас Макартур восстановил порядок. Он весьма гордился собой. Разгром марша ветеранов стал пиком деятельности Макартура на посту начальника генерального штаба, его Монбланом. На очередной встрече с журналистами, как описывает ее К. Блэир, Макартур хвастался тем, что сам принимал все решения, что спас правительство, выгнав ветеранов из Вашингтона. Присутствовавший на пресс-конференции военный министр Герли со знанием дела добавил: "Это была великая победа! Мак проделал выдающуюся работу. Он человек именно этого часа". Министр немного подумал и многозначительно добавил: "Но сию минуту я не должен из кого-то делать героев".

Генерал Макартур, его действия, выход на арену в роли карателя получили одобрение и даже восторженные отзывы не только откровенных реакционеров (это вполне понятно), но тех офицеров, которые "не хотели марать руки", не желали, памятуя о чести армейского мундира, выполнять жандармские функции и гордились тем, что готовили себя к войне против врага внешнего, и в отличие от Макартура избегали не только показываться в эти дни с боевыми медалями, но и прибавлять к ним новые, "добытые" на пролитии крови соотечественников. Они были рады, что за грязную работу взялся аристократ, интеллигент, выпускник Вест-Пойнта, бывший начальник этой академии.

Президент и окружение также испытывали благодарность к генералу. Он брал на себя грех всей американской системы, которая должна быть всегда "чистенькой". Отдельные генералы, в данном случае Макартур, могут совершать позорные поступки, могут не подчиняться совестливым президентам. Но ведь не сам президент, не система! За это реакционная Америка и поклонилась Макартуру.

Однако честная Америка была возмущена. Учитывая такую реакцию, даже те, кто восхищался Макартуром, кто был благодарен ему, даже они, надеясь погасить волну возмущения, считали нужным выразить недовольство самоуправством и слишком жестокими действиями Макартура. Губернатор Нью-Йорка Франклин Рузвельт испытывал, утверждают многие, озабоченность. Ведь он готовился к борьбе за президентское кресло. И в связи с этим не мог не высказаться по поводу бойни в Вашингтоне. Что сказать? Осудить Макартура - потерять голоса ультраправых, вызвать недовольство большого бизнеса. Одобрить акцию правительства Гувера - значит оттолкнуть от себя миллионы избирателей. Рузвельт нашел выход. Положив телефонную трубку после разговора с Хью Лонгом (он носил кличку "королевская рыба"), который будучи губернатором Луизианы, "превратил его в полуфашистский штат", Рузвельт сказал помощнику Рексфорду Гагвеллу (но так, чтобы слова услышали в США все): "Лонг один из двух самых опасных людей в стране", Гагвелл, подыгрывая Рузвельту, в ответ заметил, что вторым, по всей вероятности, является отец Кофлин (священник римско-католической церкви, реакционер, даже церковники называли его нацистом). "Нет,- ответил будущий президент, - другим является Дуглас Макартур". Однако позднее, встретившись с генералом, Рузвельт слегка пожурил его, сказав: "Дуглас, я думаю, что вы наш лучший генерал, но я считаю, что вы были бы самым худшим из политиков".

Другие американцы, не связанные желанием стать президентом и несколько свободные от необходимости маневрировать, высказывались более определенно: "воинствующий головорез", "лощеный реакционер", "фашиствующий демагог, который может поднять всплеск правых и взять контроль над правительством так же, как это сделал недавно Гитлер в Германии". А известный политический деятель, который впоследствии стал государственным секретарем, Гарольд Икес сказал о Д. Макартуре так:

"Это тип человека, который думает, что, когда он попадет на небеса, бог сойдет со своего великого белого трона и уступит его ему".

Д. Макартура называли еще "американским Кавеньяком". Есть нечто сходное даже внешне в биографии Кавеньяка, французского реакционного политического деятеля, палача парижских рабочих, и Макартура. Французский генерал также имел богатый колониальный опыт: принимал участие в завоевании Алжира. В Константине (Алжир) мне довелось работать в местных архивах. Документы о том, как правил колонией Кавеньяк, вызывают такое же чувство, что и документы о присутствии на Филиппинах Макартура. Но главное сходство внутреннее, несмотря на то, что каждый из генералов действовал в разный период: Кавеньяк топил в крови восстание (июнь 1848 г.) парижских рабочих. Д. Макартур жег хибары ветеранов (июль 1932 г.).

Д. Макартур никогда не раскаивался в содеянном. Если же его подвергали критике, он защищался только одним щитом (это когда отбивал нападки своих, когда же атаковал врагов, щит превращался в кинжал):

"Марш ветеранов за пособием был заговором красных, а поскольку он сокрушил сей заговор, то Кремль занес его в список людей, подлежащих уничтожению".