Владимир Ковтонюк - Разъезд Тюра-Там

Особист, докурив папиросу, полез, осыпая песок зелеными брезентовыми сапогами, к вершине оврага. Гвай совсем некстати зачем-то отметил для себя, что подошвы сапог особиста подбиты деревянными шпильками.

И тут же хаотичный шум земного боя стал исчезать в ровном мощном гуле множества авиамоторов.

Гвай взглянул вверх и увидел, как из-за склона холма, на котором лежал особист, медленно выплывала, как и предсказывалось нашей разведкой, армада японских бомбардировщиков. И он представил себе, как там, в тылу наших войск, наблюдатели поворачивают лежащие на земле огромные стрелки в направлении японских самолетов, а неполная эскадрилья наших «ишачков» разворачивается, чтобы вступить в бой.

Звонарев сидел в кабине И-16, откинув створку с левого борта. Широкий капот самолета заслонял собою линию горизонта; утро было прохладным, но солнце уже начало пригревать, и сидеть в кабине становилось все жарче.

Но вот с командного пункта взлетела сигнальная ракета. Звонарев сдвинул полетные очки со лба на глаза, натянул перчатки-краги, поднял руку — сигнал к запуску моторов. Убедившись, что остальные машины тоже запустили моторы, он взмахнул рукой вперед и пустил истребитель на взлет.

Строгий в управлении из-за почти совмещенных центра тяжести машины и так называемого «фокуса» — места приложения всей суммы аэродинамических сил, действующих на самолет, «ишачок» требовал к себе внимательного отношения, с ним не побалуешь, особенно на взлете и посадке. Справедливости ради следует отметить, что и высокая маневренность истребителя объяснялась все той же близостью места приложения сил.

Почувствовав, что самолет «хочет» лететь, Николай Иванович почти неуловимым движением ручки управления «на себя» сначала оторвал его от земли, а затем, давая ручку «от себя», заставил машину набирать скорость при полете в нескольких сантиметрах от земли, до тех пор, пока ручка стала привычно давить на ладонь, как бы требуя: «Ну отпусти меня, дай возможность лететь!»

Теперь стоит только ослабить руку, и самолет мгновенно окажется на высоте в несколько сотен метров.

Звонарев шел в центре. Справа от него летели машины Ивана Михайленко и Семена Пименова, слева — машины Владимира Федосова и Тимофея Ткаченко. Шасси они уже убрали, но силуэты «ишачков» выглядели необычно: одновременно с привычно торчавшим на хвосте «костылем» под крыльями каждого из них виднелись направляющие устройства для пуска эрэсов — «реактивных снарядов», как сказал однажды Гвай, когда его попросили расшифровать аббревиатуру РС.

Набрав высоту, самолеты развернулись в направлении, указанном выложенной на земле черной стрелкой. Впереди будто на большой глубине, в синеватой дымке проступали очертания матово поблескивавшей реки Халхин-Гол, а выше, примерно на уровне «ишачков», из чередующихся прожилков чистого и задымленного разрывами снарядов воздуха выплывало, будто появляясь ниоткуда, бесчисленное множество японских самолетов.

Японские «бомберы», слегка покачиваясь в воздушных потоках, летели несколькими ярусами, заполняя диапазон высот примерно от восьмисот до двух тысяч метров, полностью уверенные в своей силе. Что им горстка русских истребителей?

Окинув взглядом панораму предстоящего боя, Звонарев убедился, что японцы успеют пересечь линию фронта. Это было удачей для нашей пятерки истребителей, так как не требовалось дополнительного маневрирования.

Понимая, что бой предстоит на встречных курсах, а крыльчатки с эрэсов свинчиваются за равное время при том, что снаряды с направляющих сходят не все сразу, а с секундными интервалами, во время которых происходит сложение скоростей наших и японских самолетов, Звонарев осознал, что эрэсами будет создан объемный взрыв, в который и попадет вся масса японских машин. И нажал кнопку пуска.

Из-под крыльев «ишачка» вырвались мощные языки пламени и в сторону японцев понеслись восемь снарядов, оставляя за собой легкий дымный след и ярко высвечивая хвостами.

Освободившийся от груза истребитель слегка подбросило, Звонарев периферийным зрением видел, как из сплошного облака разрывов, где еще продолжали исчезать выпущенные другими нашими самолетами эрэсы, вываливались горящие обломки японских машин, и, предоставив считать потери японцев наземным службам, выполнил переворот и, переведя истребитель в пикирование, вышел из боя.

Собравшись внизу, наши самолеты над самой землей полетели в сторону своего аэродрома.

Через несколько дней после памятного боя с применением эрэсов, в котором потери японцев составили семнадцать самолетов, Звонарев возвращался с патрулирования на свой аэродром.

Ему оставалось несколько минут полета, когда он заметил шлейф пыли за бешено мчавшейся и петляющей полуторкой, и тень ее смерти в виде японского истребителя И-97, скользившую по земле в ее направлении. Японец, промахнувшись с первого раза, повторял заход. Он так увлекся охотой, что не увидел русского самолета, аккуратно пристроившегося к нему метрах в пятнадцати-двадцати.

Японец задымил и стал плавно снижаться, выискивая более или менее ровную площадку для посадки.

Увидев, что полуторка, в кузове которой было насколько бойцов, повернула в том направлении, куда «потянул» японец, Звонарев не стал добивать его, а прошел над полуторкой, покачивая крыльями, в сторону аэродрома.

Японец же при посадке перевернулся вверх колесами, но взрываться не думал. Бойцы подбежали к нему и сняли летчика, повисшего без сознания вниз головой на привязных ремнях.

Пока Звонарев заруливал на стоянку, пока техник устанавливал под колеса колодки и помогал ему снять парашют, полуторка въехала на аэродром.

Японец, молодой черноволосый парень, придерживался, чтоб не упасть, за борт машины.

Переводчик отобрал у японца планшетку, осмотрел сначала карту, потом еще несколько бумаг и вдруг, заинтересовавшись, обратился к Кравченко:

— Вот этот документ вас заинтересует, товарищ командир.

Придерживая бумажку от легкого ветерка, стал переводить:

— Рекомендация японским пилотам. В русские части поступили самолеты, оснащенные неизвестным оружием. Отличительными знаками этих самолетов являются белые круги на фюзеляжах. Всем японским пилотам при встрече с такими самолетами в бой не вступать…

— Чепурной! — подозвал техника комполка. — У вас белая краска еще осталась?

И, увидев на лице техника, разгадавшего его мысль, хитрую улыбку, добавил:

— Даю вам день, чтобы к вечеру на всех самолетах были белые круги.

Потрясенный картиной воздушного боя, Гвай в мельчайших деталях рассказывал об увиденном своим товарищам по работе, когда в комнату вошел, отряхивая капли растаявшего снега, бисером усыпавшие пальто, вернувшийся с одного из заводов Юрий Александрович Победоносцев.