Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

Рядом стоит зенитная батарея, на ней одни девчонки, и когда им удалось сбить «Юнкерс», то они от радости стали обниматься, целоваться и пустились в пляс, не обращая внимания на огонь с неба.

Несколько дедов на лодках перевозили солдат через Дон, попали и мы в это число, не знали, как и благодарить деда, отдали ему мишкинские яблоки, больше у нас ничего не было. Но противоположный берег оказался островом, кругом была вода. Дед, старая белогвардейская сволочь, сделал это сознательно. На острове оказалось много таких, как мы. Целый день пролежали мы под бомбежкой и обстрелом в высокой траве. Горел Аксай, появились наши «ястребки», начался воздушный бой. Один у нас над головой дрался с тремя «мессерами», и они его подожгли, он врезался в остров и взорвался. Это зрелище меня лично убило окончательно. И еще страшно смотреть, как наши танкисты разгоняют танки и топят их в Дону — нет горючего, и не на чем переправиться. В Аксае наши рвали эшелоны с продовольствием и боеприпасами для летчиков. Солдаты набрали ящики с шоколадом, и теперь мы грызем шоколад.

Когда стало темнеть, я случайно обнаружила в камышах лодку и приволокла ее к берегу — это было спасением, все ликовали. Мы стали переправляться на этой лодке самыми первыми, т. к. лодку отыскала я. Ночь провели в Ольгинской, станица забита войсками, с большим трудом отыскали дом для себя, но бабка не хотела нас впускать, солдаты заперли ее в подвале, а мы разлеглись на перинах и благополучно проспали до утра. Весь день и полночи шла я босиком и в лейтенантском плаще с двумя кубарями. Ребята-танкисты говорят — эта девушка совершает блицдрап [15] От нем. Blitzkrieg — война-молния, или молниеносная война: Blitz — молния, Krieg — война; Blitzkrieg — немецкий пропагандистский штамп, обозначавший агрессию Германии против СССР. Начальник Генштаба сухопутных войск Франц Гальдер писал в своем дневнике 3 июля 1941 г.: «…не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней. Конечно, она еще не закончена. Огромная протяженность территории и упорное сопротивление противника, использующего все средства, будут сковывать наши силы еще в течение многих недель». Слово «блицкриг» стало потом нарицательным, означающим, как правило, провалившуюся наступательную войну, завершение которой планировалось и пропагандировалось в кратчайшие сроки. Блицдрап — невеселая шутка наших солдат, понимаемая как молниеносное отступление: «драпать» (уст. жарг.) — убегать. .

Они зовут меня к себе, у них нет медиков, но Иван Иванович не отпустил, расписался за меня, сказал — ППЖ [16] ППЖ — (шутл.) — полевая походная жена. при желании ты всегда успеешь стать, а я, пока жив, отвечаю за тебя головой. Пришли в Веселый, но скоро пришлось уходить — немцы были рядом. Днем самолеты стали летать на бреющем, мы попрятались в копны, но они разбрасывали листовки, засыпали, как снегом. Листовка-пропуск, каких много было в начале войны. Снова: «Штыки в землю, или Сталин капут. Берите котелки и ложки, переходите на нашу сторону, сопротивление бесполезно. Севастополь наш, взят Ворошиловград и Ростов, наши танки в 70 км от Сталинграда».

Положение действительно ужасное. Это самый настоящий блицдрап. Ничего нельзя понять — встретятся несколько человек, и все из разных армий. Но на эти фашистские листовки все плюют. Они вызывают еще большую злобу и ненависть. Остановимся где-нибудь, зацепимся за что-нибудь. Заградотряды начали свое действие. Всех задерживают и направляют на пункты формировки. В Сальске меня тоже отправили в МСБ, но я ушла, так как нужно куда-нибудь пристроить Шуру. А там уж я сама направлюсь, без дела не буду.

В Сальске мы все же распрощались со своими попутчиками — лейтенантами Иваном Ивановичем и Гришей. Иван Иванович в армии с начала войны, а до этого был парторгом ЦК на большом Керченском заводе, а Гриша — кадровый. Если бы не они, еще неизвестно, что было бы с нами. В Сальске горят элеваторы, склады; жители растаскивают муку и зерно, нет ни капли воды. На прощание мы напекли пышек, тесто за неимением каких-либо жидкостей месили на яичках. Эти пышки и были нашим прощальным обедом.

На станции были указатели, как в сказке: направо пойдешь — на Кавказ попадешь, налево — в Сталинград. Мы подумали и решили двигаться в сторону Кавказа. Там в Георгиевске была тетя Зина, у нее можно оставить Шуру, в армию ее не берут.

Мы пристроились на эшелон с поврежденными самолетами. Первый раз в жизни, когда началась бомбежка, я не пряталась от бомб. На самолетах были действующие пулеметы, и летчики вели из них стрельбу по фашистам, а мы подавали патроны, и страха никакого не было, одно желание безмерное — сбить фашиста. С большим трудом добрались до Георгиевска, но дядюшка стал на нас кричать: «За каким чертом вы так далеко заехали? Не сегодня-завтра немцы будут и здесь!» Он уже не верил в победу, это — ст. лейтенант Красной Армии! На другой день во время бомбежки его убило, а мы в ночь ушли из Георгиевска, не зная дороги, не имея кусочка хлеба, ничего нам не дали (хотя у них было и мясо), и когда мы первый раз уходили, он был еще жив. Жорка пытался тайком нам что-нибудь сунуть, и никто не пытался остановить.

В темноте мы подошли к мосту через какую-то речку, но нас не пустили часовые, сказали, чтобы мы искали брод, где-то есть такое место, но мы побоялись. Нас пустил в сторожку сторож моста, дал нам помидор и кукурузы целый таз, не то что родственники, а сам ушел в какую-то балку, где пряталась от бомбежки его семья. А у нас хватило ума остаться. Мост бомбили всю ночь, нам казалось, что не только кровать подпрыгивает, но и вся сторожка, но деваться нам было уже некуда. До утра сторожка выстояла, только окна вывалились, а на рассвете мы помчались по какой-то дороге и снова прибыли в Георгиевск. Потом были: Моздок, Прохладная и, наконец, Грозный.

В Грозном совершенно нечего было есть, зато шампанское лилось рекой, разогнали продавцов и пили его полулитровыми банками. Выпили и мы по банке. Шура решила выходить замуж за летчика, а я пошла в республиканский военкомат, чтобы меня направили в часть. Дежурный капитан сказал мне: «Куда я тебя направлю? Пришвартовывайся к какому-нибудь командирчику и драпай до Индии». Я ушла в слезах, такой мерзавец пристроился в военкомате за чужими спинами. Куда деваться — неизвестно. Вышел приказ Сталина — НИ ШАГУ НАЗАД! Из города никого не выпускают, а я никуда не могу устроиться.

Замужество Шуры не состоялось. Она нашла своих знакомых по Новочеркасску — военный трибунал фронта, с ними вместе мы выехали в Махачкалу.

Эти строки я прочитала в Махачкале. Что дома — неизвестно, но ничего хорошего там быть не может. Самое главное — папа.