Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

До Ленинграда мы не доехали. Разворачиваемся для приема раненых в поселке Фанерный Завод, деревня Парфино, недалеко от Старой Руссы. Это не Ленинградский, а Северо-Западный фронт. Немцев только что выбили из поселка, они встречали Рождество. Комната, где мы должны развернуть операционную, вся обита хвоей: сосной и елкой вплоть до потолка. Пол тоже устлан еловыми ветками. Сама елка украшена необыкновенными игрушками. Здесь не искали мы надписей «проверено, мин нет!» Не ждали они нашу 1-ю Ударную. Их так лихо вышибли, что и столы остались накрытыми. Но нам некогда все это рассматривать. Нужно принимать раненых. Латыши снова вместе с нами.

И снова началось — кокер, пеан, пинцет, шарик, салфетка, турунда, скальпель… Если ранены мягкие ткани, делают глубокие рассечения от входного до выходного отверстия. Очень много ампутаций, резко увеличилось количество газовых гангрен. Снова поступил Николай Чуримов — Герой Советского Союза, депутат Верховного Совета. На этот раз у него тяжелейшее ранение грудной клетки, открытый пневмоторакс. Произвели первичную обработку, что можно зашили и отправили на специально за ним присланном самолете. Сегодня снимала повязку у очень тяжелого раненого, а стопа отвалилась и упала на пол. Это первый с тяжелым обморожением.

Братские могилы растут, растут, растут. На фанере пишут фамилии. И так все это недолговечно. Сотрется и смоется. Да еще и старшина путает. Умер лейтенант Валентин Панов, я его запомнила, а на фанере написано «к-ц [7] Красноармеец. В. Панов».

Сегодня перестарались, поддерживая тепло в палатках. Искры из трубы падали прямо на палатку, и она вспыхнула, как порох. Все бросились спасать раненых и одного все-таки не спасли. Он забился под настил и задохнулся. Астапенко получил сильные ожоги, остальные почти никто не пострадал. У раненых ожогов почти нет.

Иногда мне приходится работать в приемо-сортировке. За день сдаю в штаб целую кучу денег окровавленных, пробитых осколком или пулей. У меня такое отвращение к этим деньгам, что кажется, хватит его на всю жизнь. Для меня они чуть ли не символ фашизма. Проклятые фашисты, захватили всю Европу, и все им было мало, мало, мало, захотели весь мир.

Снова передислокация. Мы должны двигаться по коридору, отделяющему 16-ю немецкую армию от остальных немцев. Дорога простреливается. Мы уже были в этом коридоре, но все обошлось благополучно. На этот раз фрицы как сбесились, по-видимому, они хотят прорваться к окруженной 16-й армии и начали артподготовку. Казалось, что били со всех сторон. Гром, гул, визг, треск и шипение — все слилось в какой-то страшный марш, и над всей этой грохочущей, вздыбленной от разрывов дорогой медленно опускались на своих парашютиках, мертвенным зловещим светом поблескивая, ракеты. Мы думали, что к рассвету сумеем проскочить, но только что начало сереть, в воздухе появились самолеты. Их было столько, что сосчитать было невозможно, и начали крутить свою страшную карусель. Не успевала одна группа выйти из пике, как вторая уже пикировала. Нам приказали рассредоточиться. Я не помню, как я очутилась возле громадного сугроба. Под снегом оказалось прошлогоднее сено. Рядом со мной был Мотренко и обе половинки. Все как по команде, как страусы, стали прятать головы в это сено, изо всех сил стараясь влезть под него. Половинки от страха хрюкали. Но спрятаться под этим сеном нам не удалось, да и не было смысла. Оно было рядом с дорогой, а фрицы бомб не жалели, они рвались всюду. Мы поползли, подниматься нельзя было, бомбы рвались беспрерывно. Доползли до какой-то избы, там уже была Ира, но радоваться не было времени, фрицы стали бить по деревне, избушка начала подпрыгивать. Девочки вслух бормотали — господи, помоги! господи, помоги! и еще что-то в этом роде. Бабка — хозяйка кричала на нас: будьте вы прокляты, это вы привели сюда немца! Где мы жить будем? Бомбы ложились так плотно, было просто непонятно, как мы еще живы. Мы стали отползать от деревеньки, я потеряла снова Иру и увидела, как по снегу бежала Шура Ковалева почему-то без валенок, в одних носках. Мы не слышали друг друга — страшный грохот разрывов, завывание бомб и сирен, которые при пикировании включали самолеты, оглушили нас. Машины наши горели. Мы, боясь потерять дорогу из виду, отползали недалеко от обочины, ежеминутно зарывались носом в снег и отряхивались от земли и снега, которым нас засыпало. Расправившись с колоннами и израсходовав запас бомб, самолеты стали охотиться за нами. Вот он мчится на бреющем прямо на тебя так низко, что, кажется, хочет раздавить своими колесами. Черные кресты на желтом фоне, из кабины ясно видно лицо (если так можно назвать) фашистского летчика в очках — у него глаза прямо зверские! Он присматривается, как бы не промахнуться — снег вспарывает пулеметная очередь — рядом, совсем рядом, в нескольких сантиметрах. Кто-то не выдержал, вскочил и побежал, и снова над тобой очки фашиста и пулеметные очереди. Это же расстрел, самый настоящий расстрел. Нервы не выдерживают. Будет ли этому конец?

Только ночью ушли самолеты и прекратилась стрельба. В какой-то избе я снова нашла Иру. Какая это была радость! Как мы с ней бросились друг к другу! Нам казалось, что мы вернулись с того света. С того света, не с того света, а уж в аду точно побывали. Никогда не забуду этот день. Где все остальные, мы пока не знаем. И живы ли они?

К утру из Великого села пришел Астапенко, которого мы уже считали погибшим, и с ним офицер связи. Немцы прорвались к 16-й армии и наш коридор перерезали своим коридором [8] Вот что потом довелось мне прочитать у В. Лациса об этом коридоре: «По обе стороны дороги всю ночь не смолкали орудия, и все вокруг то вспыхивало под светом ракет, то меркло. По обе стороны был фронт, посередине узкий коридор, по которому проходила дорога. Справа болотистые берега озера Ильмень с бесчисленными устьями рек, старинные села, рыбачьи поселки и город Старая Русса; там фронт был повернут на запад. Слева от коридора находилась недавно окруженная 16-я немецкая армия, так называемый Демянский плацдарм — громадный мешок, в котором метался со своими дивизиями генерал-полковник Буш. Местами коридор был так узок, что дорогу, по которой двигались наши колонны, могли обстреливать артиллерия и тяжелые минометы. Во второй половине апреля (точно помню 22 марта) в результате длительных боев немцам, наконец, удалось прорезать коридор, который последние зимние месяцы отделял 16-ю армию от главных сил. Образовалось подобие узкой горловины. Ее с обеих сторон можно было покрывать нашим минометным огнем, и она превратилась в подлинную дорогу смерти, где каждый день гибли сотни неприятельских солдат». . Трудно что-нибудь понять во всей этой каше. И надо же было именно нам в этот момент оказаться здесь. Теперь мы в окружении. Н.К. Брянцева, дежурный врач, записала в журнале: во время передислокации колонна подверглась сильному артобстрелу и бомбежке, во время которой все машины и имущество госпиталя погибли. Уцелела одна машина аптеки с шоколадом. Нам раздали по несколько плиток шоколада. Итак, мы в окружении. Удастся ли выйти?