Тамара Катаева - Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

Когда меня посылали в Париж и я был болен (любовью к Зинаиде Николаевне) <���…> мне очень хотелось иметь большее с ней (с Зинаидой Николаевной ) продолженье, оставить будущему живую память о нас (о нем самом и жене его Зинаиде Николаевне). <���…> Я чувствовал на себе дыханье смерти <���…> Я прощался тогда со всей той бездонной неподдельностью, правдой и очарованьем, которые есть земля и жизнь, и на прощанье хотел от нее ребенка. Но странно, причины физические мешали в этом именно ей, а не мне. Она ходила к врачам и лечилась.

За то, что, как предполагают самые преданные биографы, в тяжкую минуту, когда невмоготу стало быть второй, неженой, при Пунине, а самой самостоятельную жизнь налаживать было невозможно из-за лени, нашелся Пастернак и посоветовал ей перебираться в Москву, где у него возможностей с устройством друзей было больше, как-никак первый поэт страны (хоть сам был и болен, и в расстройстве) — размазала его по своему всегдашнему мещанскому сценарию: Пастернак мне делал предложение трижды… Но мне-то он нисколько не был нужен…

Драматическая «невстреча» с Цветаевой, главной темой в которой был вопрос о «возвращении», — обострила общее ощущение «всемирной бездомности». Все — предлог для витка развития отношений с Ахматовой: Здесь можно усмотреть психологическую основу для любопытного (у Быкова — «глухого» — как сказано! — ранящего сердце, сдавленного, покрытого мраком) свидетельства Анны Ахматовой, зафиксированного в записи Л. K. Чуковской от 8 октября 1960 г. (через четыре месяца после смерти Пастернака): «Мне он делал предложение трижды, — спокойно и неожиданно продолжала Анна Андреевна. — Но мне-то он нисколько не был нужен. Нет, не здесь, а в Ленинграде; с особой настойчивостью, когда вернулся из-за границы после антифашистского съезда. Я тогда была замужем за Пуниным, но это Бориса нисколько не смущало (как не смущало — и ее и его — то, что он сходил с ума от любви к жене) . А с Мариной у него был роман за границей». Сказала про себя, сказала и про МАРИНУ. От слов Ахматовой отмахиваться не положено, надо очень серьезно комментировать. Трудно судить о том, насколько «матримониальная» сторона в данном случае соответствует действительности и не была ли она несколько преувеличена Ахматовой, точно так же, как явно преувеличенной (просто ОПОШЛЕННОЙ под свои — назовем более корректно — обывательские вкусы) выглядит оценка пастернаковских отношений с Цветаевой <���…> но в высшей степени знаменательным представляется обращение к «внутренней эмигрантке» Ахматовой под воздействием потрясения от «невстречи» с находившейся в парижской эмиграции Цветаевой. (Л. Флейшман. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. Стр. 355.)

У него, может, и был мотив «всемирной бездомности» (в этом достоверно неустановленном случае), а у Анны Андреевны — вполне бытовой, буржуазный, насмешливо-отрезвляющий мотив — вот с какими курьезами приходится иметь дело. Мне-то он нисколько не был нужен… Я тогда была замужем за Пуниным. Муж Пунин в эти послесъездовские антифашистские дни был на курорте: в Сочи, со своей настоящей женой Анной Евгеньевной и своей дочерью Ирой.

Удивительно — что она лжет, знают все. Каждый, кто это читает — понимает, что это — неправда. Заявление тем не менее ошеломительное. Одного выставляющее идиотом, другую — тут определений на маленькую дамскую повесть с роскошной героиней. Остается следующий шаг — как-то комментировать многоуважаемую мемуаристку. Про Ахматову ведь не скажешь вслух, что лжет?

Вот и придумывают определения к ахматовской сенсации. Глухое свидетельство, любопытное… Кто жеманней скажет.

В том же 1931, когда был написано «Я пью за военные астры», недавно очень идиотически интерпретированное я забыл кем…» Из зала: «Жолковским!» — «Я не хотел никого обидеть».

Гаспаров, видимо, очень уважал Жолковского и был уверен, что тот тоже в этом не сомневается, — поэтому все смеются и знают, что никто никого действительно не хотел обидеть. У поклонников Анны Ахматовой с чувством юмора все не так просто, да и слово нужно бы употребить не в сердцах и не для смеха.

С Мариной у него был за границей роман. Если у Пастернака был с Мариной роман — может, и был. Их письма писались по какому-то сюжету. По любовному, несомненно. Если роман был ЗА ГРАНИЦЕЙ (письма-то — между границами, речь НЕ о письмах), — то Анна Андреевна намекает на что-то гораздо более конкретное. Ей доподлинно известное. Не удержалась, подпустила намеков Марина Ивановна при единственной встрече? Что, мол, с Борисом нас связывают и пр. — про предложения руки и сердца, конечно, не приплетала — а Анна Андреевна все быстренько прикинула: ладно там про письма, БЫЛО-ТО когда? А, вот ездил за границу. За границей — в Париже — Пастернак был 4 дня. Ну что ж, там не в Совдепии — номера в отелях для «романов» сдаются и по часам. Ахматова еще и великодушна — называет эту кроличью возню романом…

Конечно, ее история, смутившая двадцатый век, тоже длилась всего одну ночь. Ночью она была, правда, только потому, что пришлась на ночное время, НОЧИ у них не было. Раз уж они смогли бы: она с незнакомым, другого поколения человеком, из другой страны и другого ассортимента судеб, — то Пастернаку-то с Мариной куда проще за несколько дней сойтись. Ахматова считает, что здесь совершенно допустимая параллель.

Остается только сравнить пересказ Берлина его культурной беседы с Ахматовой и тон переписки Цветаевой с Пастернаком, ноту ее голоса, высоту, на которой эти бабочки порхают и хотят ли на землю, в номера.

Главными особенностями психики истеричных являются: стремление во что бы то ни стало обратить на себя внимание окружающих. <���…> Шнейдер предложил заменить само название «истеричные» термином Geltungsbedurftige — «требующие признания».

Это субъекты, не достигшие еще, несмотря иной раз на пожилой возраст, действительно духовной зрелости.

Каждый поступок, каждый жест, каждое движение рассчитаны на зрителя, на эффект; дома в своей семье они держат себя иначе, чем при посторонних; всякий раз, как меняется окружающая обстановка, меняется их нравственный и умственный облик. <���…> они хватаются за любое средство, будь то даже возможность привлечь к себе внимание необычными явлениями какой-нибудь болезни.

Боясь быть опереженными кем-нибудь в задуманном ими эффекте, истеричные обычно завистливы и ревнивы. Если в какой-нибудь области истерику придется столкнуться с соперником, то он не упустит самого ничтожного повода, чтобы унизить последнего и показать ему свое превосходство. <���…> По отношению к тем, кто возбудил их неудовольствие, они злопамятны и мстительны.