Тамара Катаева - Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

«Знакомств у Ахматовой множество. Близких друзей нет. По натуре она — добра, расточительна, когда есть деньги. В глубине же холодна, высокомерна, детски эгоистична».

Моя книга, «Анти-Ахматова», написана по материалам только опубликованных воспоминаний, свидетельств и писем.

У писательницы Татьяны Толстой есть рассказ «Река Оккервиль» — об угасающей звезде (певице), которая на старости лет окружена поклонниками, берущими на себя заботы о самых прозаических обстоятельствах ее доживаемой жизни. На долю главного героя рассказа выпадает предоставлять ей ванну в своей отдельной квартире для помывок. Александр Жолковский высказывает предположение, что Вера Васильевна — это Анна Ахматова.

…у рассказа есть <���…> литературные источники. В образе петербургской артистки, которая

— пережила свою старинную славу молодой чаровницы, неузнаваемо располнела;

— похоронила нескольких спутников жизни («…потеряла… мужа, квартиру, сына, двух любовников… Сколько мужиков в свое время ухойдакала — это ж боже мой!»);

— ведет, несмотря на то, что ее талант сохранился («Голосина до сих пор, как у дьякона»), полуподпольное существование;

— окружена узким кольцом поклонников, распределивших между собой задачи ее практического обслуживания, и весело наслаждается такой жизнью;

— в этом образе смутно проступают черты Ахматовой. <���…> Поцелуев привозит «Верунчика» к нему мыться, ибо у нее ванна коммунальная, и отныне купание будет вкладом Симеонова в служение ей. (Т. Толстая. Река Оккервиль. Стр. 343–344.) «Симеонов… шел ополаскивать после Веры Васильевны, смывать гибким душем серые окатыши с подсохших стенок ванны, выколупывать седые волосы из сливного отверстия», а из комнаты, где стоял граммофон, «слышен был дивный, нарастающий, грозовой голос, восстающий из глубин, расправляющий крылья, взмывающий над миром…» (А. Л. Жолковский. Избранные статьи о русской поэзии. Стр. 246, 250.)

Если это так, то тогда наготу нашей монахыни открывал каждый, кому не лень. Впрочем, о том есть потаенные воспоминания.

По словам С.К. [Островской] , Ахматова никогда за собой ничего не убирала. Живя у нее, она иногда мылась в ванне. Ванна стояла на кухне, и, после пребывания там Анны Андреевны, вся кухня была полна пены и мыла, что вызывало справедливое возмущение соседей. Рассказывала это С.К. с обычным злорадством.

Ирине Пуниной есть с чего быть пристрастной к Акуме. Однако не вижу причин, по которым мы имеем большие, чем она, основания судить о характере и привычках Анны Андреевны. Вот Ирина Николаевна вспоминает: К нам приходила очень милая старушка, которая жила у потомков лицеиста Матюшкина <���…> она помогала нам по хозяйству и оставалась с А.А., потому что А.А. не переносила оставаться одна, когда мы уходили на работу. Однажды эта старушка пришла из булочной и говорит: «По радио сказали, что Сталин заболел», А.А. не поверила: «Какая чушь! Наша старушка сошла с ума. Не может быть, да еще чтоб по радио говорили. Сталин никогда не болеет, и с ним никогда ничего не может случиться». Но тут же, конечно, села к маленькому репродуктору, который у нас был в столовой. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 307.) Анна Андреевна решительна в суждениях, как человек, суждения которого никто не решится оспаривать. Оппонентов можно назвать и сумасшедшими. И хоть как еще, даже если собственная мысль — просто эмоциональный всплеск. Ирина протокольно-устало описывает привычную ей картину: Но тут же, конечно, села… — в непоследовательности Ахматову никто не посмеет упрекнуть, Ирине Николаевне никто не поверит, а Анна Андреевна живет по обычному распорядку: откричалась и, не стесняясь явным противоречием в поступках, усаживается удовлетворять разожженное любопытство.

До сих пор [1962 год] А.А. хочется курить — последнюю папиросу она курила 22 [мая] 1951 года, в день первого инфаркта… (Ю. И. Будыко. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 307.) Из Пунина: Странно, как она боится умереть. Бродский не бросил курить и после второго инфаркта. Ахматова вела себя вполне благоразумно, несмотря ни на какие обстоятельства. Как подумаю о смерти, такой веселенькой становлюсь…

Лев Гумилев: «Говорила она только о себе, она была «ахматоцентристкой».

Но живет она не прошлым, а настоящим. Рассказывала, что у нее для «Дня поэзии» вымолили на коленях статью о Лермонтове, что у нее друзья в московском Гослитиздате. <���…> Дают переводы с болгарского, польского. Предложили написать предисловие к болгарской книге. (О. М. Малевич. Одна встреча с Анной Ахматовой. Я всем прощение дарую. Стр. 57.)

О том, что на Ахматову в КГБ было заведено дело, известно только из свидетельства Олега Калугина. Само КГБ дела никому не показывает и утверждает, что его не существует. По свидетельству Калугина, наполнителей этого дела, доносителей, — двое: Софья Островская и Павел Лукницкий. Оба — очень близкие, до интимности, Ахматовой люди, оба были знакомы с ней долго и на законных правах входили в мельчайшие обстоятельства ее жизни — не были ни разу заподозрены в профессиональности их внимания. Калугин приводит их донесения. Донесения дословно повторяют записи их личных дневников. Дневники Лукницкого давно опубликованы, дневники Островской — только на английском языке, сути дела это не меняет. Исследователь Ахматовой Михаил Кралин поражается: Создается впечатление, что дневниковые записи служили Софье Казимировне черновиками для ее доносов. (М. Кралин. Победившее смерть слово. Стр. 228.) Павел Лукницкий тоже, не переставляя слов и не меняя тона, переписывает свои дневники на доносные листы. А ведь, казалось бы — человек при исполнении, пишет в солидную организацию, представляет себе цели своих записок — нет, слово в слово частный, даже лирический, дневник. Наверное, все-таки таких совпадений не бывает, чтобы два человека, писавших доносы, воспользовались одним и тем же приемом — переписали их слово в слово из своих дневников. А других доносчиков, которые бы только потихоньку писали доносы и не вели никаких — опубликованных! — дневников, не нашлось.

Слишком велика вероятность того, что раскаявшийся чекист, раскрывая общественности глаза на то, что его ведомство отслеживало жизнь и настроения Анны Андреевны Ахматовой (только отслеживало, криминала ни разу не усмотрело), посчитал необходимым украсить свое признание «документами» — отрывками из доносов. Не нашлось ничего другого, как перелицевать в доносы отрывки из опубликованных дневников.