Владимир Глотов - «Огонек»-nostalgia: проигравшие победители

Вот и опять наступило время неясности. Мы ушли из журнала. Нас подвесили между небом и землей. Положение было глупым: мы искали работу, но не могли объяснить, почему ушли из редакции. Сказать: нас продержали полсуток в КГБ и мы ушли из журнала, чтобы не компрометировать его, так в ответ услышишь: «А у нас что — проходной двор?»

Любому кадровику понятно, что дело темное, и нас выгнали «по собственному желанию» из-за какой-то смутной истории. К тому же мы понимали, что просто так от нас не отвяжутся, и мы пока для КГБ и партийных органов — «полуфабрикат».

Такое положение угнетало.

Решили: надо встретиться и обсудить, как быть дальше.

Карпинский по-прежнему работал в издательстве «Прогресс», заведовал редакцией марксистско-ленинской литературы. Договорились собраться у него.

Редакция помещалась в подвале старого строения за церковью в начале Комсомольского проспекта (странно теперь звучит) — в двух шагах от станции метро «Парк культуры». У метро и назначили встречу. Там должны меня ждать Клямкин и Целмс, такие же безработные.

Я опаздывал и, когда бежал по эскалатору, заметил молодого человека в приталенном пальто с вздернутыми плечиками-фонариками и выправкой военного человека. Не было сомнения — этот парень спешит за мной. Я бегу — и он бегом, я притормозил — и он шагом. Что-то мной овладело сродни спорту, я стал от него прятаться, пытаться отвязаться, но конечно, мне это не удалось. Так и вышел к ребятам — с «хвостом» за спиной. Жестикулируя, показал им: вот, мол, привел еще одного — но у него есть работа.

— Да брось ты, Вова! — сказал Целмс. — Мы что? Агенты ЦРУ?

Мы купили газеты, Игорь молчал, а я все оглядывался — идет или отстал?

Нашли строение. Постояли у подъезда, Жора с Игорем покурили. Спустились в подвал к Карпинскому.

— Ну что? — спросил Лен.

Я рассказал о моих приключениях в метро.

— Внешнее наблюдение, — разъяснил Карпинский. — У них работа такая. Мы с Лисом пили пиво до трех часов, а он на улице. Я хотел пригласить погреться.

Я слушал Лена и видел через подвальное окно две пары топчущихся мужских ног. И две пары женских. Я забрался на подоконник, чтобы разобрать, кто такие. Ба! Знакомые лица. Мой «солдатик» со своей подружкой, которую я еще в метро приметил, и новая пара: он в дубленке, мордастый, она круглоголовая, с татарским лицом. Топчутся, не замечая меня.

— Сядь! — скомандовал Лен.

В его голосе я ощутил нотку недовольства. С чего бы вдруг — видит же, шучу.

— Филипп Денисович просил с тобой поговорить. Так нельзя! Нельзя сравнивать их с их предшественниками.

Я остолбенел.

Целмс и Клямкин вежливо молчали.

Авторитет Карпинского среди нас был так велик, что ни они, ни я не нашлись, что ответить.

На душе было гадко. Я видел: моему кумиру я в тягость.

Когда уходили, в полутемном коридоре подвала перепутали двери и вышли во двор.

— Ну и хорошо, — сказал я. — Пусть нас там подождут. Клямкин вполне серьезно предложил:

— Может, вернемся? А то подумают, что скрываемся.

— Да бросьте вы! — вспылил Жора. — Пошли!

Мы шли переулком, поглядывая, следят ли за нами. Я предложил сесть в такси, но денег ни у кого не было. У Клямкина — рубль.

Ладно, решили мы, вернемся к метро. И конечно, встретили того, в дубленке. Мы приехали в редакцию, и Поройков сообщил, что состоялось решение секретариата ЦК комсомола и наши просьбы удовлетворены. То есть мы «попросили» нас уволить — и секретариат великодушно согласился.

— Если у вас есть желание встретиться с секретарем ЦК Матвеевым, — сказал Поройков, — он может с вами переговорить.

Тон Юры показывал, что речь идет об обычном знаке вежливости, который не следует воспринимать буквально. Но мы вдруг ухватились за эту щепку. Что тут началось! С Поройковым чуть дурно не стало.

— Вы понимаете, что делаете? — застонал он. — Соберется секретариат. И вас уволят уже не по «собственному желанию».

Он уговаривал, грозил, но мы уперлись. Хотим встретиться — и все. Есть что сказать друг другу. Юрий Дмитриевич метался в бессилии нам помешать. И накричать нельзя — не станем слушать. Самая неприятная для него ситуация.

Поройков вызвал на помощь секретаря партбюро Виктора Скорупу, Заречкина, Апресяна, своего заместителя. (Когда журнал «Столица» опубликовал часть моих воспоминаний, мне позвонил Юрий Заречкин и стал обиженно выговаривать, что секретарем партбюро был не он, как я написал. Действительно, я запамятовал. И теперь эту ошибку исправляю. Секретарем был Скорупа, во всем остальном, кроме партийных дел, добрый малый, а Заречкин вертелся больше при Поройкове, был его глазами и ушами, главным проводником его линии на партбюро, крутил его колесо и потому его роль, в силу добровольности взятой на себя задачи, еще пакостнее).

Строгим тоном, как о чем-то трагическом, Поройков сообщил: упрямые люди собираются идти к Матвееву, сказать ему, что на них тут оказано давление, что их вынудили написать заявления.

Покричали на нас. Вспомнили о «предателе Янове» — как мы с ним общались. У рядовых членов партбюро, да и у Поройкова, не было информации ни о Карпинском, ни о Солярисе. Их страх был абстрактен — ах, вызывали в КГБ, ах, мы выходим из-под контроля!

Мы не стали слушать их причитания и настаивали на встрече с Матвеевым.

Наконец, Поройков сообщил нам, что в 15 ноль-ноль секретарь ЦК ждет нас.

И вот мы сидим в здании ЦК комсомола, в конце коридора, в ожидании приема.

Подошел Поройков — на лице мука — сообщил, что аудиенция несколько задерживается. Предложил пообедать тут же, на улице Чернышевского, в столовой ЦК.

Неплохой все-таки он парень, подумал я, наш Юрий Дмитриевич. Влез в ярмо, а теперь не распряжется.

Пошли обедать. По мере того, как приближались к столовой, Поройков все заметнее нервничал.

— Может сюда зайдем, — предложил он, проходя мимо кафе.

— И народу не много.

— Да нет, — сказал Клямкин. — Чего уж там! Пойдем в вашу. Юрий Дмитриевич пробормотал:

— Встретите кого-нибудь могут задать вопросы.

— Да ладно.

— Ну как хотите, — сказал Поройков и покорно направился к цековской столовой. — Это со мной! — кивнул он охраннику в дверях. И как бы оправдываясь, добавил: — Они к товарищу Матвееву надо пообедать.

Нас пропустили. Юрий Дмитриевич секунду поколебался — идти ли с нами в общий зал — и прошел в комнату для начальства.

В эту минуту в дверь с улицы ввалился наш топтун в дубленке. Не скрываясь, показал швейцару удостоверение.

Ели мы без аппетита. Вышли на улицу, подождали Юру.

От встречи с Матвеевым осталось ощущение пустоты. Секретарь ЦК бессмысленно смотрел белесыми глазами мимо нас. Рядом сидел Поройков, ерзал на стуле, нервничал. Повторял: «Никакого давления оказано не было. Я приведу пять членов партбюро, они подтвердят». И шептал мне: «Эмоции, эмоции» — чтобы я не проявлял свои чувства.