Григорий Кисунько - Секретная зона: Исповедь генерального конструктора

Я был рад нечаянной встрече, поздоровался с Львом Ароновичем, пригласил к себе в кабинет, но он вел себя как-то странно, мне даже показалось, что он предпочел бы пройти мимо меня незамеченным. На мое приглашение он ответил:

— Спасибо, но я не один, и мы очень спешим.

Только теперь я заметил, что немного сзади от профессора, словно бы стесняясь, остановился его спутник, молодой человек в штатском. Я подошел к нему, поздоровался, сказал ему:

— Милости прошу зайти ко мне на несколько минут вместе с Львом Ароновичем.

Молодой человек поблагодарил и сказал, что он подождет своего товарища в коридоре.

Мы прошли с профессором ко мне в кабинет, и тут он мне объяснил:

— Я имею честь быть заключенным из спецконтингента, а оставшийся за дверью «товарищ» — мой конвоир.

Я, конечно, не стал расспрашивать — за что и на какой срок посадили моего знакомого ленинградца. Не потому, что подобные разговоры с заключенными были запрещены, а из чувства такта и внутренней убежденности, что за этим человеком нет никакой вины. Мы договорились с профессором, что я буду ходатайствовать, чтобы его прикрепили к моему отделу для работы в вакуумной лаборатории, и начальство дало на это согласие.

Надо сказать, что у меня в отделе уже было два прикрепленных еще до моего прихода в СБ-1. Они числились за антенной лабораторией. Их вместе со всеми зэками привозили и увозили на автобусах и разводили по отделам и лабораториям, к которым они были прикреплены. Кроме трех «моих» зэков — Сергея Константиновича Лисицына, Алексея Владимировича Часовникова и Льва Ароновича Сена — остальные были компактно сосредоточены в конструкторском отделе № 32, составляя ведущее ядро специалистов этого отдела.

Совсем недавно несколько человек заключенных было и в теоретическом отделе, но они были досрочно освобождены (без снятия судимости) и теперь продолжали работать в этом же отделе «вольнонаемными», среди них — член-корреспондент АН СССР Николай Сергеевич Кошляков, завлабораторией Георгий Васильевич Коренев, начлаборатории Сергей Михайлович Смирнов.

В СБ-1, недавно переименованном в КБ-1, непрерывным потоком прибывали люди из других НИИ и КБ, отобранные кадровиками, и мне не раз приходилось апеллировать к главным конструкторам по поводу того, что кадровики хватают сотрудников отовсюду без согласования с заинтересованными отделами. И вот однажды, выйдя из кабинета П. Н. Куксенко, я встретил в приемной своего однополчанина военных лет Иосифа Исааковича Вольмана.

— Гора с горой не сходится! Какими судьбами здесь? — спросил я Осипа.

— Такими же, как и ты. Один из шестидесяти по списку ЦК. Правда, есть разница: мне не привыкать к подобным учреждениям, а тебе это совсем ни к чему.

— Почему ты так считаешь?

— Ты — ученый, автор известных научных трудов, обе твои книги нарасхват у специалистов, по ним учатся инженеры и аспиранты, а здесь на тебя будут орать неучи, будут стараться ездить на тебе всякие ловкачи, да еще и погонять: «Давай, давай!» Будут и завистники, и подсиживания. Я тебе давно говорил, чтобы ты представил на докторскую степень свою послевоенную работу по возбуждению радиоволноводов. Твое место — на кафедре, растить учеников, сколачивать научную школу. Кстати, наш НИИ поддержал выдвижение твоей книги на Сталинскую премию.

— Вы-то поддержали, и в Ленинграде поддержали Госуниверситет, политехнический институт, Военно-морская академия, два почтовых ящика, но поддерживать некого: наша академия передумала.

— Почему?

— На ученом совете, когда зачитали все отзывы и хотели уже голосовать, выступил начальник кафедры основ марксизма-ленинизма и заявил, что у меня только в предисловии о приоритете отечественной науки, а в самой книге — сплошь иностранные фамилии: Максвелл, Лаплас, Гельмгольц, Герц, Дирихле, Нейман, Бессель, Матье… Всех не сосчитать. Мне прислали экземпляр книги с пометками этого ортодокса красным карандашом. Даже слова «электродинамические идеи и методы» подчеркнуты и отмечены вопросительным знаком: надо полагать, идеи и методы могут быть только марксистско-ленинскими и никакими там электродинамическими.

— В общем, я еще рад, что только провалили, а не раздули дело о преклонении перед иностранщиной. Ты читал в газетах, как клеймят за «физический идеализм» моего учителя по аспирантуре Якова Ильича Френкеля? А он не чета такой сошке, как я: член-корреспондент Академии наук СССР, человек с мировым именем в науке.

— Идиоты! Ведь ты решил задачу, которую пытался решить сам де Бройль, один из основателей квантовой механики.

Надо сказать, что в то время я все чаще с ужасом думал о других идиотах, ратовавших за проведение дискуссии по философским вопросам физики, — по типу лысенковской. Ведь было ясно, что если состоится этот шабаш, то главной мишенью для них будет именно Яков Ильич. Идеи о возможности такой дискуссии буквально носились в воздухе, крикливые «ортодоксы» в официальных «трудах» и в печати развенчивали ими же придуманный «физический идеализм» Френкеля. Правда, Яков Ильич при этом оказывался в одной компании с такими обвиняемыми в идеализме зарубежными физиками, как Эйнштейн, Бор, Гейзенберг, Шредингер, Луи де Бройль, но от этого его «идеализм» приобретал еще один «крамольный» оттенок в виде низкопоклонства перед иностранщиной. Особенно усердствовал в антифренкелевской газетной писанине некий Львов. После его статей даже мне, бывшему довоенному аспиранту Якова Ильича, довелось ощущать холодок отчуждения со стороны сослуживцев. Какой же климат должен был складываться вокруг самого Якова Ильича!

Из этого периода вспоминается эпизод на фтамехе политехнического института, где мне довелось читать небольшой спецкурс по электродинамике СВЧ. Встретившись с Яковом Ильичом в коридоре, я решил отсалютовать ему выбеленной мелом рукой, но он ее ловко перехватил и, пожимая, сказал, что мел для педагога — не грязь, а благороднейший атрибут благороднейшей профессии. Мне было приятно видеть Якова Ильича в таком полушутливом настрое после очередной статьи о его «идеализме» во вчерашней газете. Но я размышлял — что лучше: промолчать об этой статье, будто я ее не читал, или высказать свое отношение к ней. Я решил действовать по второму варианту, сказав, что вся эта возмутительная история напоминает игру одной команды в одни незащищенные ворота и очень странно, что никто из именитых наших физиков не хочет ввязываться в эту игру. Где же их научная порядочность?

— Не надо расстраиваться, Гриша, — ответил Яков Ильич. — Так написано мне на роду. Дело в том, что я родился в день смерти Пушкина. Проклятая, невезучая дата.

И тут же перешел к моим делам по радиоволноводам, вспомнил о моей статье, которую он представлял в «Журнал технической физики».