Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

Со вчерашнего дня стремительно наступающее тепло — «как в духовке», сказал моя соседка Гир. Скальная груша [980]быстро отцвела, она вообще обладает преходящим обаянием сильфиды.

Тюльпаны: мраморные тюльпаны, крапчатые, попугайные тюльпаны с зелеными кромками, дикие тюльпаны, красные. Желтые тюльпаны с красными швами и брызгами. Понимаешь очарование барокко перед лицом этой пластичной, однако, изменяющейся силы. Воспоминания о колоннах Бернини, париках, достоинстве живущих в монастыре дворянок. Голуби проявляют сходную фантазию.

К старому дубу, стояла духота. Синева скабиоз была очень яркой. Ребенком я видел их при такой же погоде цветущими на вскрытой породе серебряного рудника. Это было в Рудных горах под Шварценбергом. Я не решился срывать их, потому что слыхал, что это-де притягивает молнию.

Таково народное поверье. Оно знает и другие, в большинстве случаев синие, грозовые цветы, как Campanul [981]и горечавка [982]. Связь следует, видимо, искать в том, что в зной они особенно светятся. Это переносится на настроение и становится одним из сигналов, которые пугают. Тончайшее потрескивание, за которым следуют раскаты грома. Хёрзельбергский [983]цветок, с кучерявой, электроскопической, облетаемой шмелями прической.

О скабиозах как и о «пурпурной вдове» и «дьявольском укусе» [984]повествуют также другие легенды; это остается на первом плане. То, что я ребенком смутно угадывал в таких притчах: чудовищная, присущая растениям власть.

Ночью монопольные предприятия с мускатными орехами; я хотел скупить все мировые запасы и разместить на хранение в различных местах. Закупка происходила в предвидении неурожая на следующий год и ожидавшегося удорожания. Для калькуляции я среди прочего привлек двух метеорологов, специалистов по долгосрочным прогнозам, а кроме того, экономистов и политиков. Тем не менее, все они достигли границы, где вычисление переходит в чистое пророчество — предсказание по рунам расколотого надвое мускатного ореха. Тут-то и обнаружилась червоточина.

Русло реки; дело, должно быть, было северным летом. Мульда высохла почти по всей своей ширине; галька слепила. Передо мной что-то темное: на жердь была поднята большая туша павшего животного. Сначала я принял его за медведя — но это была лошадь, уже сильно высохшая, с содранной шкурой и оскаленными зубами. К счастью, ветер дул в гору.

Что она могла означать? Занимался ли здесь живодер своим ремеслом? Тогда почему он не воспользовался филленом [985]? Какой-то голос ответил: «Он сделал это для кукушки». Я и в самом деле услышал теперь, как наверху у опушки леса фиглярничала эта птица.

Приспособление было зловещим: ловушка, сооруженная согласно не техническим, а магическим знаниям. За ней скрывалась кукушка; она всегда была мне подозрительна. Я повернул и направился к морю.

[…]

Лето было таким непоследовательным, что флоксы и желтые осенние цветы цветут одновременно. Масса георгинов; большой синхронизм цветочного мира.

Дерево ренклода, старое и подгнившее, опять приносит обильный урожай; в его кроне я наполнил сливами большое ведро. Осы как первые лакомки уже их попробовали.

«Сентябрь с веселым взором Приносит снова май».

Нужно открыть цветок, проникнуть в его тайну, как я однажды погрузился в циннию [986]. Тогда он становится красивее, и не только в представлении. Этот взгляд любителя предшествует селекции. Он как луч света, который проходит через кристалл и расширяет спектр. Скрытая красота не создается; она открывается. Для этого, при всей скромности, необходим глаз; он «солнечный».

Когда-то и пчелы открыли цветы и придали им форму согласно своей любви. С тех пор в мире стало красивее.

Как уже долгие годы, мы в день рождения брата поехали на озеро. Поездку должна завершить вылазка в Пьемонтские горы. Альберт Вайдели, художник Оскар Далвит и я собираемся поймать там Carabus Olympiae [987].

На сей случилась неприятность. Ночью мне приснился чулан Синей Бороды, и утром я пережил отголосок этого. Багаж я разложил на полу; выбираясь из ванны, я наступил на бритвенное лезвие, футляр которого разбился. Пришлось лезть обратно в воду, которая сразу окрасилась красным.

Я уже было отказался от путешествия, но не учел таланты Штирляйн, которые после первого испуга развернулись вовсю. Первым делом тугая повязка, потом завтрак и телефонный разговор с молодым хозяином Рекком, который и отвез нас в Юберлинген. Таким образом, мы подоспели вовремя к жертвенному возлиянию, которым начинается праздник. Отец когда-то рассказывал, что, когда на следующий день после рождения Фридриха Георга он направлялся в бюро записи актов гражданского состояния, чтобы зарегистрировать сына, на Вельфенплац начали стрелять пушки; была годовщина Седана.

Вечером, как всегда, вместе со старыми друзьями: Ханс Шпайдель, монсеньор Хорион, Витторио Клостерманн и юберлингское племя.

Обратно из Пьемонта. Там, в лесистых горах у Бокетто Сессара, мы тоже собрали и привезли с собой Olympiae — только два экземпляра, чтобы поберечь поголовье; эти уже позаботились о своем размножении. Моя нога была хорошо забинтована; пешая ходьба не доставляла мне неудобств.

Я получил некоторое представление о Пьемонте. Все горы друг на друга похожи и все же различны; у каждой своя особенность. Она выражается уже во флоре.

Домой мы вернулись поздно. «Здесь побывала девочка и пришла снова». Она позабыла запереть дверь; мы поднялись по лестнице. Квартира тоже стояла открытой; она была наполнена незнакомцами, и точно так же балкон, на который мы вышли.

Множество людей стояло на улице, а также на крышах, другие выглядывали из окон, как будто бы ожидая зрелища. Все молчали, никто не двигался.

Какой-то мужчина взбирался по крыше, как будто его преследовали. Так ведут себя звери, когда их вспугивают из гнезда или из логова. Он прыгнул в пустоту, вертикально упал на мостовую. Мы услышали удар, увидели, как рухнувший поднял руку, которая снова поникла. Внизу образовалась группа; прыжок, должно быть, оказался смертельным.

Теперь я спрашиваю себя: как после банального вступления дело дошло до зрелища, очевидно ожидавшегося толпой, — правда, в том смысле, как если бы необычное было напророчено.

Можем ли мы за такими снами предполагать какого-то режиссера, действие которого проявляется лишь в эффекте? Ведь и при фейерверке мы не видим ни запального шнура и проволоки, ни самого пиротехника. Так, казалось, здесь действовал кто-то, кто знал больше меня и скрыл от меня взаимосвязь. Он показал только отрывки.