Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

«Моя милая Банин [964], я до сих пор так и не ответил на Ваше письмо от ю февраля. Я едва справляюсь с почтой, в том числе с письмами от друзей.

Итак, Вы собираетесь новым изданием выпустить "Rencontres" [965]и даже в новой редакции. За основу Вам следовало бы взять тогда материал, который с тех пор накопился или которого Вы тогда не знали. Если это зафиксировано в печатных трудах, то Вам мог бы оказать помощь доктор де Кудр. Он располагает самой обширной коллекцией относящихся к данному вопросу документов. То, что появляется в критике и печатных изданиях, я сразу отсылаю ему…

В настоящее время французский читатель открывает для себя, кажется, "Посещение Годенхольма". Однако это небольшое сочинение содержит нечто такое, что в Германии еще не было прочувствовано. Вероятно, оно вышло с опережением на двадцать лет. В этом смысле можно сказать, что "Рабочему" еще предстоит увидеть свет. Надо надеяться, мне самому наблюдать этого уже не придется. Два года назад ко мне в связи с "Годенхольмом" заехал один голландец, молодой человек, который на каком-то острове в Мексиканском заливе курил марихуану и при этом читал книгу, хотя почти не понимает по-немецки. Это напомнило мне рассказ де Квинси [966]о том, как его посетил какой-то курильщик опиума с Ближнего Востока.

В переводе воспоминаний юности Поля Леото [967]я, к сожалению, добрался только до половины — я прервал работу и не знаю, когда снова смогу приступить к ней. Кроме того, я не знаю даже, не были ли они уже переведены, поскольку этот старик в Германии и в Швейцарии вошел в моду.

Моя милая Банин — не могли бы Вы по этому поводу позвонить Мари Дормуа [968]? Я видел ее фото в Figaro Lit- teraire — изображение важной дамы с множеством книг на заднем плане».

Около трех часов ночи я проснулся от землетрясения, второго пережитого мною в Вильфлингене. Это была легкая, однако, несомненная вибрация, двойное, на секунду прерываемое приподнимание.

Подземный толчок был отчетлив, хотя и воспринимался между пробуждением и сновидением. «Надо надеяться, я еще вспомню об этом». За завтраком я получил подтверждение от Штирляйн и Ресле. Потом радио сообщило о «тектоническом толчке силой в шесть баллов по двенадцатибалльной шкале». Он ощущался до Штутгарта, Базеля и Страсбурга. Из окон вылетали стекла, черепица падала на улицу, открывались дверцы шкафов.

Такие толчки совсем не новость в окрестностях Швабского Альба. Они коренятся в этих горах; Цоллернграбен под Хехингеном считается наиболее обильным на землетрясения районом Европы. Одна крестьянская усадьба там называется «Дрожащий хутор».

По-прежнему лежит снег. В саду цветет шафрановый гамамелис над белым одеялом, из-под которого опять выглядывают подснежники. У каменной ограды первая альпийская фиалка.

Во второй половине дня я начал понемногу работать на воздухе, например, относил на дровяной склад спиленные ветки плодовых деревьев — уже с радостным предвкушением посадок и посевов на мартовском солнце.

Руберт Симерлинг [969]прислал мне из Швеции семена Scirpus radicans, укореняющегося камыша. Он размножается благодаря «отросткам, которые пускают корни из верхушки». Симерлинг добавляет в приписке:

«Растение напоминает Зевса, родившего Афину из своего лба. Соцветия склоняются к земле, и в месте соприкосновения образуются новые индивидуумы».

Зернышки размером с клеща; я разбросал их вокруг бассейна с золотыми рыбками.

Далее в его письме замечания о конституционной монархии как сокровищнице для минимума норм приличия, без которого государству не обойтись.

Теплый весенний день. Скворцы уже некоторое время назад прилетели. Аисты тоже уже должны быть в краю. Сеял: зеленый лук, брюкву и репу, летний эндивий, шпинат, мангольд, редис, красную свеклу, долго и обстоятельно.

Картины. Герард Терборх: «Концерт» (Далем, Фонд Прусского культурного наследия). Только рассматривая его сегодня, я обратил внимание, что исполнительница за клавикордами на заднем плане является женщиной из плоти и крови — а не скульптурным произведением, как я до сих пор полагал.

Плюс для мастера — обман зрения основывался на том, что картину до самых фибр пронизывает дух дерева, аура старой, изысканной древесины.

Это справедливо для заднего плана. Впереди доминирует шелковое платье лютнистки. От ее инструмента виден лишь гриф — магический ключ, приковывающий взгляд. В нем соприкасаются волокно и прядение.

Терборх. Не легко найти равного ему в том, что касается гармонизирующей силы.

Там, где задний план кладется за пределы чистого растра, когда его, к примеру, образует тканое полотно или пористый тон, в игру уже вступает разработанная материя. Это — первый шаг к коллажу.

Кошка поедает вещи, которые обычно не трогает… если только, конечно, может их украсть. Радость от грабежа сильнее наслаждения.

Криминальное начало, должно быть, коренится глубоко в природе. Правда, и чувство приличия тоже. Так, Аманда отказывается от кусочка ветчины, который я предлагаю ей на кухне, но принимает его, если за завтраком сидит рядом со мной на диване.

Многофигурная композиция распятия в Калькаре (Церковь святого Николая, 1469).

В ней Мария: знающее страдание. Триумф уже сокрыт в нем, как росток, дремлющий в косточке плода: черта уверенного, почти улыбающегося презрения, догорающего на последней стадии боли.

Головной платок и косынка на шее, лицо и руки в композиции образуют круг. Время исчезает — почти не верится, что художник работал над произведением не один месяц.

Кроме того, Распятый Христос в приходской церкви вестфальского Нинборга XV столетия, с лицом павшего во главе дружины князя. Гелианд [970].

Древесина — это лучший материал, чтобы передать игру волокон, как мышечных черт до самых фибрилл, так и узор плетения. Это, как и там, в Калькаре, дает нам тонкие переходы от одежды к неприкрытой фигуре.

Для кожи мрамор, прежде всего паросский, который отличается пористостью. Металл для гладких поверхностей и тем самым для законченного впечатления от тела или лица — для воли, все равно, в покое или в движении. Обнаженные фехтовальщики, бронзовые головы цезарей над тогой из пестрого камня.

Мы посадили Ginkgo biloba, который мне подарил ко дню рождения доктор Трен из Юберлингена, — небольшой сдвоенный ствол; это подходит его габитусу. Он встал на место яблони, которая отжила свой срок и которую мы сначала срубили, а потом выкорчевали пень и корни.