Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

Анне Никиш: «Сердечное спасибо за труд Вашего супруга изданный после его смерти. Жаль, что ему не довелось самому дожить до публикации, однако хорошо, что теперь он с таким приветом приходит к помнящим его друзьям.

Когда я вспоминаю об Эрнсте Никише, меня всегда охватывает печаль не только из-за его личной судьбы, но относительно немцев вообще.

Я надеюсь, что Зибен [617]в книге, которую он подготавливает, надлежащим образом поминается Вашим супругом. Когда во время войны я встречался с ним, Радемахером и другими общими друзьями, разговор неизменно заходил об арестованном Эрнсте Никише, с которым мы связывали наши надежды».

Прилетали ушастые колибри, погружали изогнутые клювы в цветки гибискуса. Толстая женщина ловила их горстью, как мух, отрывала им головы и ощипывала. Потом боевые действия. Мимо пронесли доктора на носилках; он был ранен. В автобусе. Толкотня цветных. Ребенок, которого я держал на коленях, куда-то пропал; я крикнул: «Эрнстель», и тут услыхал вдалеке его голос.

Чтение среди прочего: Ханс Вахенхузен, «От первого до пос леднего выстрела». Воспоминания о войне 1870-71 годов.

Настроение жителей Берлина, когда под вечер на стенах были расклеены объявления: «Франция объявила Пруссии войну».

«Впечатление было сильным; мы оказались перед фактом, лежащим перед нами в ужасной темноте. Все были в высшей степени возбуждения, но ни одного громкого возгласа слышно не было».

Большая разница с настроением перед Первой, но весьма похоже на настроение перед Второй мировой войной.

В первой половине дня отъезд — по доброй привычке, когда дорога ведет на юг, на машине Альберта Вайдели. В полдень в Флаахе со швейцарскими друзьями, в том числе с местным учителем, Петером Брупбахером. В ресторанчике странная коллекция трофеев: рога косуль, насмерть сбитых автомобилями.

В Цюрихе пришел Вильям Матесон с одним из своих антикварных изданий, на сей раз с «Цейлоном», который нужно было подписать. Вечером художник Оскар Далвит с женой и дочерью — мы беседовали о коллажах; он очарован плетениями, которые выкладываются на стволах и гонтовых кровлях. Раньше художник имел свою историю стиля; сегодня одна форма материи могла б заменить другую.

Незадолго до нашего отправления на вокзал позвонил Альберт: он узнал, что его лучший друг, врач, доктор Босхарт, только что умер от сердечного удара. Смущение, серьезное замешательство; расстались мы в спешке.

Доктор Зутер, констатировавший смерть, отвез нас на вокзал. В машине мы заговорили об этом; тот врач много работал, непрерывно курил. К тому же сегодня дул сильный Фен, снежные горы казались совсем рядом.

Инфаркт наряду с автомобильными авариями относится к видам смерти нашего времени. Скорость приводит к общему знаменателю, в особенности ускорение. Рак же является скорее признаком дегенерации. Также возможно, что в статистике он проявляется ярче потому, что раньше не диагностировался. Умирали, например, от «желудочного заболевания», как мой дед.

Нарастающая спешка является симптомом зашифрованного мира. На теневой стороне возрастает число самоубийств и смертей от наркотиков. Разгон весит больше, чем сама работа. Батраку, который во время урожая махал косой весь световой день, меньше грозил сердечный удар, нежели сегодня человеку, сидящему за рулем от Гамбурга до Неаполя. Пехотинец в атаке находится под меньшей угрозой, по крайней мере, в этом отношении, чем офицер генерального штаба, который в это же время стоит среди дюжины телефонов. Я беседовал однажды об этом с молодым Г. [618], который дал понять, что такого высокого ордена он, собственно говоря, заслуживал больше, чем наш брат.

В Тортоне я через щель окна спального вагона увидел старую, хорошо знакомую картину. Итальянец имеет нечто совершенно специфическое, что трансформирует даже пустынность вокзала. Отсюда и его отношение к сюрреализму, попытке одухотворить мир машин.

В Ла Специи нас на вокзале встретила Ореола Неми. Наверху, в Сан Бартоломео, среди книг, картин и мебели Генри мы целый день и весь вечер проговорили о нем. Ореола дала мне свой роман «Донна Тимида», хорошее название для произведения, содержащего много автобиографических черт.

Мы позавтракали у Ореолы с Марселло Стальено, приехавшим из Милана. Должен сказать, что я унаследовал его от Генри.

В одиннадцать часов мы rapidissimo [619]отправились в Рим. Каррара; на меня всегда накатывает волна глубокой печали, когда я проезжаю мимо мраморных гор Массы. Зато в Чивитавекья я проясняюсь — на сей раз тоже, вопреки новостройкам.

Во второй половине дня в Риме и вскоре затем на Вилле Массима [620]. Фрау Штальман приняла нас и проинструктировала.

Обустройство. Мебель проста, от картин я вполне мог бы отказаться, особенно здесь, в Риме; мне чрезвычайно понравилась огромная терраса, на которой уже в это время можно было работать. Для этого я зарезервирую себе первые половины дня. Телефон, и уже звонки: Элен Бувар, монсеньор Байер, Стефан Андрее [621]со своим теплым басом. В соседях у нас композитор Рузелиус с супругой — nomen est omen [622]: доверительно.

Во второй половине дня первая прогулка по городу, сначала к Форуму, потом к колонне Траяна. Исключительно удобен пропуск, дающий свободный доступ во все сады, музеи и коллекции.

Как я видел уже в Египте и других странах, у богов отбиты носы — это печать христианской эпохи. Зелоты бьют носы, евнухи отрезают пенис. Это их специализация. Здесь в Ватикане должна существовать коллекция мужских членов. Один из пап повелел кастрировать все статуи и оборудовать для фаллосов особый кабинет; они пронумерованы. Тут уже отдашь предпочтение Чезаре Борджиа.

В первой половине дня почта. Потом сверка на террасе Пиренейского дневника Carabus rutilans [623].

Во второй половине дня на огромном кладбище Кампо Верано, коротко называемом il Verano, которое располагается неподалеку от Виллы Массимо. Квартал неоднороден; от массовых захоронений можно пройти к виллам и садам мертвых. На газоне цветут спаренные нарциссы, высотою не больше пальца.

Досадны были и остаются фотографии у могил, внезапное сочетание вневременности и механических репродукций в стиле сотой доли секунды. До сих пор ни одна эпоха не имела возможности для такой пошлости. Бедные люди, естественно, не виноваты в обвале в самую убогую и уже изначально аннулированную реальность. Это напоминает механическое стирание старого человека: остаются мощи, немного серого праха.