Август Кубичек - Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940

Тем не менее я очень скучал по Адольфу, хотя был убежден, что однажды он снова появится в моей комнате. Чтобы облегчить ему эту задачу, я оставил мой новый адрес у фрау Цакрис. Теперь у Адольфа было три способа связаться со мной: через фрау Цакрис, через деканат Консерватории или через моих родителей. Он, несомненно, избрал бы один из них, если бы хотел связаться со мной. Искать его через центральное регистрационное бюро в полиции мне, естественно, в голову не пришло. Проходили дни, неделя за неделей – Адольф по-прежнему не приходил. Что с ним случилось? Может быть, что-то вызвало отчуждение между нами и заставило его покинуть меня?

В мыслях я снова перебирал последние недели, которые мы провели вместе. Конечно, у нас существовали расхождения во мнениях, бывали ссоры, но с Адольфом это было обычное дело. С ним так было всегда. Но сколько бы я ни размышлял, не мог обнаружить ни малейшей причины для этого молчания. В конце концов, он сам много раз говорил, что, когда я осенью вернусь в Вену, мы должны опять поселиться вместе. Он ни разу не намекал на то, что нам надо расстаться, даже в минуты гнева. За эти четыре года наша дружба стала такой близкой, что считалась сама собой разумеющейся, и таким же было наше намерение оставаться вместе и в будущем.

Когда я размышлял над последними неделями, которые мы провели вместе, я мог только, наоборот, констатировать, что наши отношения были лучше, чем когда-либо до этого, ближе и более значимы. Да, те несколько последних недель в Вене, когда мы получили так много чудесных впечатлений в Опере, в Бург-театре и во время рискованного подъема на горное плато Ракс, действительно стали кульминацией нашей дружбы. Что могло заставить Адольфа покинуть меня без единого слова или знака?

Чем больше я ломал над этим голову, тем больше понимал, как много для меня значил Адольф. Я чувствовал себя одиноким, брошенным и, постоянно помня о нашей дружбе, просто не мог решиться обратиться к кому-то другому за дружеским общением. И хотя ценил то, что моя учеба от этого выиграет, тем не менее вся моя жизнь теперь казалась мне такой обыкновенной, почти скучной. Конечно, немного утешало то, что я мог слушать прекрасную музыку на концертах и в Опере, но угнетало то, что не было никого, с кем можно было бы слушать ее вместе. На каждом концерте, на каждой опере, на которые я ходил, я надеялся увидеть Адольфа. Может быть, он будет стоять у выхода в конце представления, поджидая меня, и я услышу снова его знакомый, нетерпеливый голос: «Ну, живей, Густл». Но все мои надежды увидеть его оказались напрасными, и тем временем кое-что прояснилось: он не хотел возвращаться ко мне. Он ушел от меня неслучайно, это также не было результатом мимолетного настроения или ряда неудач. Если бы он хотел найти меня, он, безусловно, сделал бы это.

Меня терзало то, что он захотел разрушить эту дружбу, которая так много для меня значила, без знака благодарности, намека на встречи в будущем, поэтому, когда я в следующий раз оказался в Линце, пошел повидаться с фрау Раубаль на Бюргерштрассе, чтобы взять у нее его адрес. Она была дома одна и приняла меня с заметной холодностью. Я спросил ее, где теперь Адольф живет в Вене. Она сердито ответила, что не знает, Адольф ей больше не писал. Так что и здесь меня ждала неудача, а когда фрау Раубаль стала упрекать меня, говоря, что отчасти именно из-за моих артистических амбиций Адольф, которому теперь уже двадцать лет, все еще не имеет ни профессии, ни положения, я просто сказал ей, что думаю, и решительно встал на защиту Адольфа. Ведь, в конце концов, Ангела всего лишь повторяла мнение своего мужа, а мое мнение о нем было не лучше мнения Адольфа. Так как этот разговор становился все более и более неприятным, я резко встал и ушел.

Закончился год, а я не получал вестей от Адольфа и ни разу не увидел его. Только благодаря исследованиям архивариуса из Линца, который изучал жизнь Адольфа Гитлера, мне суждено было узнать – сорок лет спустя, – что мой друг переехал с Штумпергассе, потому что арендная плата была для него слишком велика, и нашел более дешевое жилье в так называемом «мужском общежитии» на Мельдеманн-штрассе. Адольф исчез в туманных недрах столицы. Тогда для него начались те годы нищеты, о которых он сам говорит мало и в отношении которых нет надежных свидетелей, так как одно несомненно – на этом самом трудном этапе его жизни у него больше не было друга. Теперь я могу понять его поведение в то время. Он не хотел иметь друга, потому что он стыдился своей собственной бедности. Он хотел идти своей дорогой в одиночку и в одиночку переносить все то, что уготовила ему судьба. Это была дорога в пустыню. После нашего расставания я на своем опыте понял, что человек никогда так не одинок, как в толпе людей в большом городе.

Таким образом, наша замечательная юношеская дружба пришла к концу, который был каким угодно, только не прекрасным, но со временем я примирился с этим. На самом деле я начал ощущать, что этот внезапный конец нашей дружбы, который положил ей Адольф, имел гораздо большее значение, чем если бы она закончилась из-за нашего растущего безразличия друг к другу или если бы она перестала для него что-то значить. Конечно, такой конец мне было бы тяжелее перенести, чем это вынужденное прощание, которое на самом деле совсем не было прощанием.

После интенсивного четырехлетнего курса обучения в Венской консерватории я в октябре 1912 года получил место второго дирижера в музыкальном театре города Марбург-андер-Драу. Мой дебют состоялся, когда я дирижировал оркестром во время спектакля «Оружейный мастер» Лортцинга. Когда весной 1914 года мой контракт в театре закончился, я заключил новый в Клагенфурте, где был хороший оркестр из сорока музыкантов, прекрасное здание Оперы и современная сцена. Так все мои мечты становились реальностью.

Совершенно другую музыку мне суждено было услышать тем летом, глядя в жерла русских пушек в Галиции в качестве мобилизованного резервиста 2-го пехотного полка ополчения первого разряда. Во время страшной зимней кампании в Карпатах 1915 года я получил ранение под Эперджесом в Венгрии и пережил кошмарный семидневный переезд в санитарном поезде в Будапешт. Этот поезд регулярно делал остановки, чтобы сгрузить мертвых. Я выжил, но силы покинули меня навсегда.

После нескольких месяцев, ушедших на выздоровление, я возвратился домой и увидел, что все изменилось. Мой отец, обессилевший от работы и лишенный надежды передать мне, своему единственному сыну, дело, которое он создал, в 1916 году ушел на пенсию и купил небольшой участок земли в Фрахаме неподалеку от Эфердинга в надежде на восстановление своего здоровья и духа. Я вернулся на фронт, и во время моего отсутствия в сентябре 1918 года он умер в горе и бедности, которые царили в то время. Как бы я хотел обеспечить ему лучший закат его дней!