Франц фон Папен - Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947

В Нюрнберге мы узнали, что Гитлер к тому времени принял решение о начале войны. Встреча Гитлера и Геринга с начальниками родов войск, описанная в Протоколе Хоссбаха, произошла 5 ноября 1937 года. В действительности Гитлер был крайне недоволен вмешательством мистера Чемберлена, которое препятствовало его агрессивным планам. Тем не менее теплота, с которой британский премьер-министр был встречен в Германии, и позиция Муссолини и Даладье заставили его на время согласиться на компромисс.

Примерно в это время у меня произошла еще одна встреча с Риббентропом. Я получил приглашение выступить перед Шведско-германским обществом в Стокгольме, на которое, с разрешения Риббентропа, с радостью согласился. У меня было много друзей в Швеции, и сам король часто проявлял личный интерес к моей политической деятельности. Таким образом, мне предоставлялась прекрасная возможность высказать некоторые свои взгляды на положение в Германии из страны, находящейся за ее границами.

Оказавшись проездом в Берлине, я посетил Риббентропа, который потребовал показать ему рукопись моей предполагаемой речи. Я объяснил ему, что это невозможно, поскольку я никогда не выступаю по заранее написанному тексту, но даже если бы он у меня имелся, то я бы его не показал. «Вы уже однажды произнесли речь, которая оказалась враждебна государству, – зло сказал Риббентроп. – Я не могу пойти на такой риск еще раз. – Затем, увидев мое изумление, добавил: – Это было в Марбурге».

«Та речь была произнесена мной как официальным лицом, вице-канцлером, – возразил я. – Вы не имеете права судить или критиковать ее. Если вы не желаете, чтобы я выступал в Стокгольме, мне придется послать телеграмму королю, поскольку он намерен там присутствовать». С этими словами я вышел из кабинета. Как мне еще предстояло выяснить в другой ситуации, это был единственно правильный способ разговаривать с человеком, до такой степени одержимым предрассудками и своим собственным комплексом неполноценности. Он поспешил за мной и извинился. В конце разговора он даже выразил свое удовлетворение по поводу того, что существует человек, который, стремясь укрепить дружбу между странами, готов попытаться разъяснить за границей несколько запутанную германскую внешнюю политику.

В своей речи я призывал народы Европы объединиться для защиты мира. Король, по обыкновению, был любезен и чуток, и я предложил ему, как старейшине европейских монархов, дать ясно понять Гитлеру, что нынешняя внешняя политика Германии неминуемо ведет к войне и что теперь, после заключения Мюнхенского соглашения и визита Риббентропа в Париж, открылся путь к мирному решению проблем. Король обещал обдумать этот вопрос, но позднее я выяснил, что это предложение было отвергнуто социалистическим правительством Швеции.

На обратном пути в Берлине необычайно вежливый Риббентроп предложил мне пост посла в Анкаре, остававшийся вакантным уже три месяца. Я отказался. В феврале 1939 года он повторил свое предложение, но я снова отказался. Я получил некоторое представление о той скорости, с которой велось строительство армии, когда мне прислали предписание вновь поступить на военную службу в должности командира пехотного полка, расквартированного в Висбадене. Этот полк должен был войти в состав резервной дивизии, которой, в случае объявления мобилизации, следовало занять линию Зигфрида.

В политической сфере события следовали одно за другим с замечательной быстротой. Беседа Гитлера с чехословацким президентом Гахой и марш на Прагу окончательно уничтожили репутацию Гитлера как добропорядочного государственного деятеля. Все, что произошло раньше, еще можно было как-то объяснить, но теперь он подвергся всеобщему осуждению за нарушение формального обязательства, данного им мистеру Чемберлену, который после того, как дошел до крайности в своем стремлении сохранить мир, получил такой афронт. Последствия этого были ясны всякому, кто обладал хотя бы малейшей политической проницательностью.

Я обсуждал положение дел с друзьями в Дрездене, где проходил курс лечения в санатории «Weisse Hirsch» [165], когда раздался экстренный телефонный звонок из министерства иностранных дел в Берлине. На линии был Риббентроп, возбужденно заявивший мне, что я не имею права больше отказываться от поста в Турции. Я поинтересовался, что заставило его делать это предложение в третий раз. Он сообщил мне, что Италия только что оккупировала Албанию – по всей видимости, неожиданно и так же мало считаясь со своим партнером по оси, как и Гитлер при совершении своих недавних «подвигов». Итальянское вторжение, сказал Риббентроп, угрожает еще больше осложнить европейскую ситуацию. Было поразительно услышать подобное заявление от человека, все недавние действия которого так мало учитывали интересы европейской солидарности. Очевидно, что получить ясную картину происходящего по телефону было невозможно, так что мне пришлось прервать свое пребывание в Дрездене и выехать в Берлин.

Страстная пятница 7 апреля 1937 года – вот дата, которую я никогда не забуду. Мне предстояло решить, стоило ли соглашаться против собственной воли занять пост, который станет для меня причиной пяти лет непрерывных внутренних конфликтов. Мне удалось быстро составить обобщенное представление о ситуации. Основываясь на своем предыдущем знакомстве с Турцией, я знал, что Кемаль Ататюрк официально наказал своим преемникам всегда оставаться начеку в отношении возможного нападения на Дарданеллы со стороны фашистской Италии. Нападение на Албанию и хвастливое заявление графа Чиано о том, что Италия намерена разместить там тридцать дивизий, можно было рассматривать только как окончательное оформление этой угрозы. Ататюрк и его преемник Исмет Инёню [166]заключили договоры с Балканскими государствами, которые, как видно, обеспечивали первую линию обороны. Однако Румыния только что подписала экономическое соглашение с Германией, которое, во всей видимости, указывало на rapprochement с державами оси. Болгария также упорно отказывалась вступить в Балканскую Антанту [167], а германофильские и антитурецкие пристрастия ее правительства являлись постоянным источником опасений за судьбу турецких территорий на европейском материке. Фантазии дуче о Mare Nostrum казались вполне реальной угрозой.

Положение в Европе стало теперь еще более сложным, чем оно было до Мюнхена. Британская и французская военные делегации вели переговоры в Москве о заключении пактов о взаимопомощи с Польшей и Румынией в качестве сдерживающего фактора против продолжения агрессии Гитлера. Великобритания весьма значительно увеличила свой оборонный бюджет и рассматривала вопрос о предоставлении гарантий Польше, Румынии, Греции и Турции. В разговоре, который произошел у меня с британским послом в Берлине сэром Невиллом Гендерсоном, он подтвердил мое мнение о том, что ситуацию можно еще спасти, если ясно указать Гитлеру – всякая новая агрессия с его стороны будет автоматически означать войну. Еще сохранялась, кажется, возможность упразднить, не затевая общего конфликта, последнее злосчастное наследие Версальского договора, разрешив вопрос о Данцигском коридоре [168].