Франц фон Папен - Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947

Вплоть до того рокового свидания с президентом Шлейхер никогда не проявлял несогласия ни с одним из пунктов нашей программы. Мы даже постарались внушить кронпринцу мысль о том, что развитие событий должно логически привести к реставрации монархии. И Шлейхер, и я были благодаря семейным традициям и воспитанию убежденными монархистами, хотя и понимали, что только особое стечение обстоятельств может способствовать восстановлению института короны после того, как он был потерян на поле брани. Мы оба надеялись, что такая возможность может представиться в случае кончины Гинденбурга, когда народ почувствует нужду в каком-то прочном воплощении государственной власти посреди эфемерных проявлений политической жизни. Монархические настроения были очень сильны в Баварии, и мы рассчитывали, что вся нация в целом также может однажды захотеть выбрать тот же курс. Мне кажется, что Шлейхер приветствовал эту идею в особенности еще и потому, что сознавал трудности удержания армии от участия в политике и был озабочен ростом пронацистских симпатий среди младшего офицерства.

Франсуа-Понсе совершенно не прав, утверждая, что Шлейхер предпочитал бы оставаться в тени и что я умышленно создал ситуацию, которая вынудила его стать канцлером, надеясь, что он покажет на этом посту свою несостоятельность. В конце ноября 1932 года он отправил Планка, моего государственного секретаря (который являлся одним из «людей Шлейхера», занимавших важные административные должности), в Париж с поручением. Это было сделано без моего ведома, для того чтобы выяснить, не будут ли французы возражать, если генерал станет канцлером. Вновь не поставив меня в известность, он доверительно сообщил членам правительства, что выполнение нашего плана конституционных реформ приведет к гражданской войне, с которой армия будет не в состоянии бороться. Сам он в то время был единственным альтернативным кандидатом на пост канцлера. В качестве последнего доказательства я могу только еще раз повторить, что в ноябре он послал к Гитлеру майора Отта, чтобы выяснить, не согласится ли нацистский лидер участвовать в правительстве Шлейхера. Когда все это ни к чему не привело, он выдвинул план расколоть нацистскую партию и вернуться к правительству, поддерживаемому незначительным парламентским большинством.

По прошествии шести месяцев бесконфликтной работы в правительстве он неожиданно начал доказывать одновременно и президенту, и моим коллегам, что «Папена поддерживает только 10 процентов германского народа, а реализация его программы означает начало гражданской войны». Не могу понять, откуда он мог взять такую цифру. Хотя в то время не существовало организаций, подобных институту Гэллапа, оценить настроения общества было возможно с достаточной точностью. Положительная реакция прессы на наши действия в Пруссии, значительная волна одобрения, вызванная моим выступлением в Мюнстере по вопросу о событиях в Потемпе, поддержка моего поведения на скандальном заседании рейхстага 12 октября и восторг, вызванный потерей нацистами тридцати пяти депутатских мест на выборах 6 ноября, – все это свидетельствовало о наличии в обществе значительной поддержки проводимого мной курса, даже если бы его продолжение потребовало временной приостановки действия конституции. Коммунисты и нацисты действительно пользовались поддержкой половины народа. Но в партии Гитлера существовало много внутренних разногласий, и оставался открытым вопрос, как отнеслись бы члены его партии к возможности начала гражданской войны. При этом нет сомнений, что только очень малая часть социалистов поддержала бы такое развитие событий. Низшие и средние слои населения добивались только некоторого улучшения условий жизни. Возмутителей спокойствия можно было бы удержать в допустимых границах, к тому же предлагавшиеся нами конституционные реформы никоим образом не угрожали правам рабочего класса и профессиональных союзов. Действительно, моему кабинету пришлось бы выдержать очень тяжелую борьбу, но мы располагали бы поддержкой хотя и меньшинства, но меньшинства куда более значительного, чем те 10 процентов, о которых говорил Шлейхер.

Я уже упоминал, после моего ухода с поста канцлера Шлейхер предлагал назначить меня послом в Париж. В тот момент это казалось дружеским жестом с его стороны, но по некотором размышлении становится ясно, что тем самым он стремился удалить меня из непосредственного окружения президента. Я с удовольствием принял бы предложенный пост и отказался от него только по личной просьбе Гинденбурга. Мои отношения со Шлейхером сохраняли все внешние признаки сердечности, и моей единственной заботой стало помогать ему в выполнении стоявшей перед ним трудной задачи. Я ни разу не критиковал его перед президентом, но мне было ясно, что действия Шлейхера в конце декабря приходились старому господину совсем не по вкусу. Шлейхер связался с командующими военных округов, которые выразили через него свое единодушное неодобрение решению президента поддержать мою программу реформ. Фельдмаршал посчитал это нарушением своих прерогатив и решил, что Шлейхер восстановил против него этих старших начальников. Гинденбург был весьма чувствителен в подобных вопросах и резко возражал против вовлечения действующих офицеров в политику.

В своем первом выступлении в роли канцлера Шлейхер выразил признательность своему предшественнику в выражениях, далеко выходящих за рамки обыкновенной вежливости. У меня не было ни малейших оснований думать, что он рассматривает меня на политической арене как неудобного игрока, которого следует порочить при каждом удобном случае. На обеде в «Геррен-клубе» я объявил перед множеством присутствовавших там весьма влиятельных людей о моем одобрении и полной поддержке Шлейхера. Несмотря на это, он, должно быть, почти сразу же установил наблюдение за моими перемещениями и телефонными переговорами. Такая практика стала для нас привычной в Третьем рейхе, но в то время это было делом крайне необычным.

Моя встреча 4 января в Кельне с Гитлером предоставила ему долгожданную возможность выпалить в меня из всех своих орудий. Не попросив от меня и не подождав объяснений, он послал Вернера фон Альвенслебена в обход основных берлинских печатных органов с сенсационным сообщением о моем «предательстве». Не удовлетворившись этим и несмотря на то, что уже получил мое письмо с объяснением случившегося, он лично отравился к президенту, чтобы заставить Гинденбурга раз и навсегда отлучить меня от дома. Президент относился очень чувствительно к любым попыткам вмешательства в свои личные отношения, и этот ход Шлейхера обернулся психологической ошибкой, которая сильно задела Гинденбурга.