Самсон - Самсон. О жизни, о себе, о воле.

Дверь открылась, и в камеру ввалились три надзирателя.

– Что здесь происходит? – спросил старший из них. Его взгляд шарил по камере.

– Нормально все, – как можно спокойнее постарался ответить я, хотя внутри у меня все было напряжено.

– Места свободные есть? – спросил вертухай, скорее всего, просто так, для порядка.

Камера загудела недовольно, но он даже не обратил внимания.

– Значит, есть! Заводи новеньких!

В следующую минуту в камеру вошли четыре человека, один из которых сразу сказал:

– Здорово, братва! Где тут можно прибомбиться?

В ответ ему была тишина. Тогда он внимательно осмотрел камеру и натолкнулся на мой взгляд. Видимо, в нем было что-то такое, что заставило его подойти ко мне с вопросом:

– Что, проблемная хата?

– Есть немного, – ответил я, кивнув в сторону зашторенного угла.

– Чечены?

– Они самые.

– Я – Матрос, – он протянул мне руку.

– А я Самсон, – ответил я на рукопожатие.

Как раз в это время из-за занавеси вышли чеченцы.

– Понятно, – протянул Матрос и посмотрел на тех, с кем вошел в камеру.

Дальше события развивались очень быстро. Когда началась драка, с верхних шконок начали спрыгивать осмелевшие арестанты и присоединяться к нам. Через десять минут все было кончено….

Впрочем, чечены горевали недолго. Вечером того же дня их всех скопом перевели в другую камеру. Наша же жизнь потекла своим чередом. Хата, так сказать, разморозилась. Уже через три дня половина арестантов разъехалась и стало посвободнее. Сидельцы, довольные тем, что власть перешла к братьям-славянам, стали более общительными, сразу образовался «катран»…

Проводя скучные дни в ожидании своего этапа, многие арестанты садятся играть. Как правило, под интерес. То есть играют на свои личные вещи, которые имеются у них в наличии – теплые вещи, нижнее белье, естественно, новое, электрические бритвы, обувь… Пишется специальный ценник, в котором указывается цена той или иной вещи. К примеру, пара носков оценивается в десять рублей. Костюм-роба из хорошего плотного материала – сто рублей. А, скажем, хорошие теплые ботинки, в которых можно будет проходить не один год, оцениваются в пятьсот рублей. Никто, конечно же, не проверяет, на какую сумму рассчитывает тот или иной игрок, полагаясь на понятие арестантов. Но потом, когда начинается игра, выясняется, что кто-то из игроков не учел свои возможности и проиграл намного больше, чем имел в наличии. А это уже серьезный косяк для любого сидельца, который оказался в незавидном положении. Таких называли фуфлыжниками и считали их хуже педерастов. «Фуфло» на тюремном сленге означает задница, а «двигать фуфло» означает положить на кон вместо проигранного свою задницу.

Кстати, многие ушлые арестанты специально уговаривали молодых и наивных первоходок сыграть, а потом, когда тот проигрывал, делали из него петуха. По тюремным понятиям все было честно, а вот по человеческим…

Когда мы попали в «транзитку», игра там уже шла полным ходом. Играли в двадцать одно, только вместо карт в руках арестантов было домино. Эта хитрость была придумана сидельцами еще очень давно. Дело в том, что шахматы и домино в камерах не запрещались, а значит, и игра в них – тоже. Когда постовой заглядывал через глазок в камеру, то видел, как заключенные мирно сидят за столом и играют в домино. Но на самом деле игра была далеко не безобидной. Делались ставки, и порой люди проигрывали все, вплоть до зубной щетки…

Не успели мы допить чифирь, как дверь в камеру открылась и прозвучал грубый голос постового:

– Кузнецов! На выход!

– Ну вот. Я же тебе сказал, Матрос, что за мной должны прийти… – Не торопясь, я поднялся со шконки и направился к выходу. За дверями, кроме постового, я увидел молоденького лейтенантика.

– Руки за спину! Лицом к стене! – скомандовал пупкарь, но лейтенант остановил его:

– Закрывай камеру и свободен. Заключенный пойдет со мной!

«Видимо, хозяин послал за мной сопровождающего», – посмотрев на молодого опера, подумал я. В том, что это был именно опер, сомнений не было.

В тюрьме существует несколько отделов: отдел безопасности, режимный отдел, спецчасть и оперативная часть. Каждый занимается своей работой и выполняет только свои функции, не касаясь чужих. Отдел безопасности следит за постовыми, чтобы они не бух а ли на рабочих местах и не вступали в преступный сговор с заключенными. Спецчасть занимается только документацией и рассылкой почты. А вот оперативная часть – это глаза и уши всей тюремной системы. Они работают со стукачами, в том числе среди персонала, и поэтому всегда в курсе всего, что происходит в данный момент в той или иной камере. Они подчиняются только своему начальнику – главному оперу. Даже сам начальник тюрьмы очень часто советуется с операми по тому или иному вопросу. Так было и сейчас. Как только хозяин узнал о моем прибытии, он поставил в курс начальника оперативной части. Появление вора в законе на тюрьме – событие, требующее специального подхода. Слово вора для всех заключенных закон. Любой призыв – голодать, бунтовать, вскрывать вены – будет исполняться беспрекословно. Поэтому к ворам в законе и хозяин, и его подчиненные всегда относились с уважением и старались считаться с их мнением.

Остановившись перед резными дверями кабинета хозяина, лейтенант поправил китель и, постучавшись, открыл дверь.

– Разрешите, товарищ полковник?

– Проходи, лейтенант, – начальник встал из-за своего стола.

Лейтенант пропустил меня первым, а потом вошел следом. Я посмотрел на некогда молодого опера Пантелеева и снова подумал, как все же быстро летит время. Еще недавно он был капитаном, а вот сегодня уже сидит в кресле начальника тюрьмы. В его глазах я прочел что-то похожее…

– Какими судьбами, Сергей Николаевич? – Пантелеев сделал два шага и протянул мне руку для приветствия.

Не колеблясь, я ответил на рукопожатие. Это раньше «ручкаться» с ментами было западло, а сейчас стало проявлением взаимного уважения, тем более со стороны такого человека, как хозяин тюрьмы. Менты, которые сами проводят большую часть своей жизни среди заключенных, со временем начинают отделять зерна от плевел и так просто не подают руки кому попало.

– Давно не виделись, – не отвечая на вопрос, сказал я, оглядывая кабинет, в котором практически ничего не изменилось. Те же шкафы с бумагами, тот же портрет с железным Феликсом и те же резные аксессуары на столе, рукоделие местных арестантов. В принципе, я и сам не знал, какими судьбами оказался здесь и, если быть честным, собирался это выяснить у него самого.

– Ну, проходи, Сергей Николаевич, присаживайся, – пригласил хозяин и еле заметным жестом дал понять молодому оперу, что тот свободен. – Чай, кофе? Или, может, что покрепче?