Самсон - Самсон. О жизни, о себе, о воле.

– Благодарю. Я в такое позднее время не употребляю, – отказался я, понимая, что предложение Пантелеева в первую очередь продиктовано собственной выгодой. Желанием наладить, так сказать, нормальные отношения.

– Тогда к делу, – хозяин сел в свое кресло и положил руки на стол. – Я тут кое с кем созвонился и узнал, что ты к нам всерьез и надолго, поэтому, Самсон, давай сразу расставим все точки над «i», – внушительно произнес он.

– Рано еще говорить о делах. Я пока не знаю, чем и как живет тюрьма, что тут происходит и кто чем дышит. Поэтому чего-то конкретного пообещать не могу.

Произнося давно забытые мною фразы, я ловил себя на ощущении, что смотрю на себя со стороны. Как будто бы это был не я. Трудно после стольких лет сразу окунуться в эту тюремную жизнь, да еще и взвалив на себя многочисленные обязанности. Но и отступать было некуда. Я был вором в законе, а значит, должен собраться и как можно быстрее включиться в старый, давно забытый образ жизни.

– Конечно, конечно. Понимаю, что тебе нужно какое-то время, но все-таки хочу сказать, что сейчас в тюрьме многое изменилось и что основная масса заключенных уже не та, что была раньше.

«Хочет дать мне понять, что воровские законы многим стали по барабану?» – подумал я и усмехнулся.

– Телевизоры и холодильники никогда не подменят настоящих идеалов. Каждый сиделец, попав за решетку, понимает, что автоматически стал одним из тех, кого называют таким нехорошим словом, как зэк. А неписаные законы еще никто не отменял. Вы же прекрасно понимаете, что своими внутренними правилами вы никого не сможете остановить, если вдруг что начнется. – Я посмотрел в глаза Пантелееву и увидел, что до него сразу дошел истинный смысл моих слов.

– Что-то мы не о том разговор ведем, Сергей Николаевич, – хозяин натянул улыбку на свое холеное лицо. – Вы, наверное, уже знаете, что вчера нас покинул Гиви Сухумский, и его камера осталась свободной. Думаю, там вам будет удобнее, чем в общей хате. К тому же постовые уже в курсе о вашем приезде, так что если что понадобится – они все устроят.

– Ну что ж, отказываться не буду, – я поднялся со стула, давая понять, что разговор окончен. Сейчас мне хотелось остаться один на один с самим собой, чтобы осмыслить до конца происходящее.

– До встречи, Сергей Николаевич…

Барак Графа находился в седьмой локалке. Подходя к воротам, я краем глаза увидел, как шестерки Графа уже побежали ему докладывать, что к нему направляются «гости».

– Засуетились, как мыши, – недовольно произнес Матрос.

Едва мы вошли в барак, как нам навстречу вышел Граф.

– О! Самсон? Какими судьбами? По делу или как?

– Да так, решил в гости заглянуть, чайку с тобой попить. Выходной нынче на дворе.

– Всегда рады видеть, – протянул руку положенец, но в его голосе отсутствовала та гостеприимность, о которой он говорил. Взгляд выдавал внутреннее напряжение. Граф был авторитетом нового формата и жил соответственно так же. Спокойный, расчетливый, с холодной улыбкой на тонких губах, он многим внушал страх.

Первый свой срок Граф отбывал в пятнадцатилетнем возрасте, когда в ссоре с приятелем сгоряча ткнул того отверткой в живот. Второй получил уже на зоне. Там же к нему плотно прилипло погоняло Граф, которое, кстати, очень подходило к его на редкость породистому аскетическому лицу и высокомерной манере вести разговор. Даже походка у него была по-барски неторопливой и очень уверенной. Было видно, что он знал себе цену. Даже голову держал по-особенному, высокомерно посматривая на окружающих. Взгляд жестких глаз всегда был направлен в упор, будто ствол охотничьего ружья. Графа боялись неспроста. Ходили даже слухи, что в свое время он порешил двух авторитетов, посмевших не признать его. Граф никогда не кричал, даже не повышал голоса, но слова, сказанные им, всегда были весомы. Они доходили до собеседника даже в том случае, если он разговаривал шепотом. Ровным, почти равнодушным голосом он казнил и миловал, отпускал грехи и тем же тусклым тоном взыскивал долги.

Его барак был поделен надвое. В одной половине жили сидельцы из его отряда, а во второй, которая находилась за звуконепроницаемой стеной из толстой фанеры, жил он и его окружение. Шесть одноярусных шконок были расположены вдоль стены. Посередине стоял круглый дубовый стол. А в углу находилась своеобразная столовая зона, где размещался холодильник, телевизор и прочая бытовая техника.

Мы с Матросом разместились за столом, оставив остальных дожидаться нас за стенкой. Граф тоже отправил лишних «погулять», тормознув только двоих «качков», по всей видимости, бывших спортсменов-тяжелоатлетов.

– Как дела в общаке? Всего хватает? – в первую очередь спросил я, так как Граф был смотрящим за зоновским общаком.

– Все в поряде. Гревы на кичи отправляем регулярно. Последний груз с воли получили только вчера. Вот только с деньгами не очень. Менты сейчас, сам понимаешь, кроме денег, ничего брать не хотят, а договариваться с ними как-то надо. В былые времена, помнится, дашь им нож хороший или резные нарды – и делай что хочешь. А сейчас им только лавэ подавай. Ни на какие цацки никто из них и смотреть не желает.

– Сейчас деньги всем нужны. На них весь мир держится. Куда ни сунься, везде валюта. – Я сделал характерный жест, потерев большим пальцем по указательному и среднему. – А меценатов, на воровские нужды желающих скидываться, с каждым годом становится все меньше и меньше…

– Вот я хотел с тобой поговорить на эту тему, Самсон, – перевел вдруг разговор Граф.

– Что за тема?

– Кое-что хочу организовать, но мне будет нужна твоя помощь, – уйдя от прямого ответа, ответил положенец.

Я понял, что он желает поговорить со мной с глазу на глаз, но сказать об этом при других означало бы высказать им свое недоверие.

– Приходи вечером, потолкуем, – предложил я. – У меня к тебе, кстати, тоже есть один базар. Давай поступим так. Приходи ближе к полуночи, когда менты успокоятся. Договорились?

Граф посмотрел на меня внимательным взглядом, но я, как ни в чем не бывало, протянул ему руку.

– Договорились, – согласился положенец, и мы отправились к себе.

До вечера, а уже тем более до полуночи еще была уйма времени, и я решил снова обратиться к своему письму к сыну. Предупредив Шамана, чтобы меня без особых причин не тревожили, я принялся продолжать писать свое послание.

«…После того как я порезал активистов на малолетке, администрация решила замять это дело, и поэтому мне не добавили новый срок, а дали спокойно дожить положенные месяцы до совершеннолетия и отправили на взросляк, то есть во взрослую колонию. Уже попав в камеру, где находились взрослые арестанты, я почувствовал, как у меня с плеч свалился тяжелый груз, который лежал на мне все то время, пока я находился на малолетке. Я почувствовал неописуемую свободу. Здесь не было активистов, никакой строгой иерархии и всего того, что было там.