Самсон - Самсон. О жизни, о себе, о воле.

– Сегодня твоя взяла, но не думай, что так будет всегда.

После этого случая ничего практически не изменилось, но я чувствовал, что менты готовят что-то против меня. Я знал, что такого позора Глыба мне не простит и что он только выжидает нужного момента. И вот когда хозяин по каким-то своим делам уехал в Москву, все и началось. Как-то вечером Глыба со своими подчиненными явился ко мне в барак и попросил освободить место для проведения шмона. Зная, что у меня ничего запрещенного нет, я со спокойным видом отошел в сторону. К моему удивлению, из-под моего матраца менты вдруг стали доставать деньги, карты и даже какие-то таблетки.

– Да вы что, совсем охренели?! Вы же внаглую мне все это подкинули! – пытался было возразить я, но Глыба лишь ехидно ухмыльнулся в ответ:

– Шесть месяцев БУРа тебе уже обеспечено, так что хватит орать, и начинай паковать вещи, господин смотрящий.

БУРом в зоне называется барак усиленного режима, а проще – тюрьма в тюрьме. Провинившихся сидельцев закрывают в маленькой камере на три-четыре человека и содержат там с выходом на прогулку в течение одного часа в день. Кормежка хуже некуда, чая нет, нары на целый день пристегивают. В общем, тот же карцер, только улучшенной планировки. И в таком – полгода. В этот же вечер я был препровожден Глыбой в БУР. В хате, куда меня поместили, уже находилось трое арестантов. Конечно же, все трое были авторитетными сидельцами и чалились здесь уже не один месяц. Я сам, когда был в зоне, постоянно «грел» БУР и знал, кто там находился.

– Здорово, Самсон! Что, менты лютуют, пока хозяина в зоне нет? – первым откликнулся грузин по имени Давид. Он был немногим старше меня.

– Да, брат, такие дела, – ответил я, обнимаясь с ним по-блатному.

– Теперь многое может измениться, – вступил в разговор Семен, которого я знал еще по первой ходке.

– Где наша не пропадала! Живы будем, не помрем, – отмахнулся я. – Всегда так было. Менты думают, что, посадив нас сюда, они возьмут на зоне власть, но мы не допустим этого. Ведь так, братва?

– Конечно, Самсон! Кто, если не мы?! – отозвалась хата.

С этого дня наступил новый этап в моей зоновской жизни. Мне предстояло руководить зоной, находясь в непростых условиях, но не делать этого означало отказаться от регалий смотрящего. Чего никто бы не понял. Всеми правдами и неправдами мне приходилось переправлять в зону малявы, чтобы братва знала, как поступать в тех или иных ситуациях. Так продолжалось более двух месяцев, пока, наконец, до нас не дошел слух, что в зону возвращается хозяин. Где-то в душе я надеялся, что он все-таки отдаст распоряжение, чтобы меня выпустили из БУРа. Но тут случилось непредвиденное. Когда поутру нас стали выводить на прогулку, Давид, который обычно вставал раньше всех остальных, почему-то остался лежать на кровати, не обращая внимания на приказы ментов. В отличие от всех остальных нам позволялось иногда оставаться в хате, и поэтому я как-то не придал сначала этому значения. «А может, он уже устал от всего? Так бывает с каждым из нас. Вот так проснешься рано утром, и вдруг накатит такая тоска, что хоть волком вой. Ничего не хочется. Ни прогулки, ни свежего воздуха. Жить не хочется! Может, и с ним сейчас такое происходит?» – подумал я и сказал постовому:

– Оставь человека. Видишь, не до прогулки ему сейчас.

– Сегодня приказано всех из хат выводить. Глыба приказал, – как бы извиняясь, ответил охранник.

– Слышал, братан? Придется идти! – повернув голову в сторону Давида, крикнул я.

Ответа не последовало.

Когда же наконец один из охранников подошел к нему и, схватив за плечо, повернул к себе, все увидели, что у него в груди торчит заточка. Глаза смотрели в потолок; в них застыло спокойное удивление, как будто бы Давид не ожидал, что его смерть придет именно в этот момент. Было видно, что умер он мгновенно. И явно знал нападавшего. В нашей хате сидели только «свои», и поэтому понять, чьих это рук дело, было невозможно. Менты быстренько раскидали нас по одиночкам, и началось следствие. Набежали опера с дознавателями и стали дергать нас по одному на допрос. Как назло, мы накануне влегкую поцапались с Давидом, но это для ментов была уже зацепка.

– Скор же ты на расправу, Самсон, – не успел я зайти в допросную, сказал Глыба и, прищурившись, усмехнулся. – Быстро порешил своего кента…

– Горбатого лепишь, начальник. Никого я не порешил. А уж тем более своего кореша. Если тебе неизвестно, то могу пояснить. Для того чтобы кого-то лишить жизни, нужны весомые аргументы, а не простая ссора. Это у вас, мусоров, никаких понятий. Можете ни за что человека на тот свет отправить. Не своими руками, так чужими точно, – намекнул я главному оперу, что догадываюсь, чьих это рук дело.

– Не знаю, о чем ты, но вот судмедэкспертиза показывает, что на заточке твои отпечатки пальцев, так что сам понимаешь, долгожданная свобода будет у тебя еще не скоро. К тому же перед братвой придется ответ держать, за что ты уважаемого человека завалил.

– Сука, – процедил я сквозь зубы, окончательно понимая, что таким гнилым образом Глыба решил рассчитаться со мной за свое унижение в бараке.

В тот момент я больше переживал не из-за того, что мой оставшийся срок, скорее всего, увеличат вдвое, а из-за того, что не смогу доказать свою невиновность. Ни ментам, ни братве. И еще я никак не мог взять в толк, кто это вообще мог сделать. И зачем. Что это? Роковая случайность или спланированная акция, чтобы загрузить меня по полной? Ведь если это не случайность, то получалось, что рядом со мной все это время жил гад, который в нужный момент по ментовскому приказу не только лишил жизни Давида, но и меня подставил.

– Уведите! – вывел меня из размышлений голос Глыбы.

Дальше был суд, на котором присутствовали всего два человека – судья и прокурор. Несколько вопросов, несколько ответов – и вот уже меня ведут в камеру с новым сроком. Теперь мне предстояло провести в заключении еще шесть лет, кроме своих трех. Итого девять. Причем следующие три мне предстояло пробыть на крытке, то есть на крытом режиме, где жизнь тоже не сахар. Я ехал по этапу, и все мои мысли были только об одном: смогут ли мне поверить на воровском сходняке, когда встанет вопрос о моей порядочности? Сумеют ли воры понять, что все произошедшее – не более чем ментовская подстава? В такие моменты никакие прежние заслуги уже не играют роли, так как на тюрьме человек может ошибиться только один раз. И никто не станет разбираться, почему это произошло. Так было всегда. Слово оставалось только за теми, кто в данный момент решал твою судьбу. А это могли быть люди, которые видели тебя, например, в первый раз и не могли знать тебя как человека. А тогда все говорило против меня. В свое время Давид претендовал на место смотрящего, но братва выбрала меня после того, как пришла малява от воров. Опять же ссора накануне убийства… Все говорило против меня.