Анжелика Балабанова - Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

Даже когда у меня были опасения, что продолжение такого положения дел приведет со временем к терпимости по отношению даже к большему неравенству, я отмечала поразительную способность разграничивать русских рабочих на «ответственных коммунистов» – мужчин и женщин, которые отдали свою жизнь революции и теперь несли бремя революционной работы и ответственности, – и тех, кто вступил в партию в момент ее победы по политическим и материальным мотивам. К привилегиям и важничанью последних рабочие часто относились с возмущением и даже грубостью. В то время почти не было такого фетишизма по отношению к руководству, который развился позднее, и существовала явная градация лояльности по отношению к различным комиссарам и восхищения ими. Ленина и Троцкого, которых рабочие считали в значительной степени ответственными за свою победу и незаменимыми для ее непрерывных успехов, приветствовали совершенно иначе, чем таких руководителей, как Зиновьев и Каменев. Ту же самую градацию можно было заметить в приветствиях различных членов иностранных делегаций, когда они начали приезжать в Россию в 1920 году.

После ряда случаев у меня сложилось впечатление, что рядовые члены партии незаметно выносят неуловимую оценку различным руководителям. Я помню случай, который произошел зимой, когда положение с материальным обеспечением было хуже всего. Тогда мне позвонил секретарь Комиссариата иностранных дел.

– Товарищ Балабанова, помогите нам, пожалуйста, – попросил он. – Машина, в которой ехал товарищ Лансбери, заглохла в снегу. Ее невозможно починить, и мы не знаем, как достать другую. Не могли бы вы использовать свое влияние…

Я позвонила в гараж Кремля и попросила машину.

– Машина приедет к вам через пять минут, – сказал мне ответственный за смену шофер.

Я поблагодарила его и спросила:

– Вы не могли бы объяснить мне, почему товарищ Балабанова может получить машину немедленно, когда другие просящие товарищи сталкиваются с тем, что ее получить невозможно вообще?

– Можно мне задать вам вопрос? – ответил он. – Кто тот товарищ, которого мы привозим на работу утром раньше всех и кто возвращается позже всех вечером? И кто ни разу не просил машину покататься?

Я поняла, что он имел в виду меня.

Мне не дали взять какой-либо багаж из Швейцарии, и я приехала в Москву в легком пальто. Так как стало очень холодно, Ленин и другие товарищи настояли, чтобы у меня была шуба. Так как в то время не было денег и никакой легальной торговли, мне были выданы необходимые документы для предъявления на меховом складе. «Продавец», которого я раньше никогда не видела, чуть не рассердился, видя мое нежелание выбрать шубу из более дорогого и изысканного меха.

– Кто, если не вы, заслуживает носить хорошие меха? – спросил он у меня. Он читал о моей антивоенной деятельности и недавнем изгнании из Швейцарии и решил, что я должна получить все самое лучшее. Он был очень расстроен, когда я выбрала дешевую шубу.

Если бы я не стала приверженцем философского материализма во время учебы и наблюдений, сделанных в дни моей юности, мой опыт жизни в России в период военного коммунизма сделал бы меня таким приверженцем. День за днем я видела, как материальная нужда преображает и уродует людей, подрезает крылья самой молодой революции. Здесь я видела мужчин и женщин, которые жили ради идеи, которые добровольно отказались от материальных преимуществ, свободы, семейного счастья и любви ради реализации своих идеалов, полностью поглощенных проблемами голода и холода. Голод делает из людей рабов и влияет на все проявления человеческой жизни. Он лишает человека воли, ослабляет его сопротивляемость и делает его нетерпеливым, несдержанным и несправедливым. Как могут мужчины и женщины, истощенные лишениями и знающие, что их собственные дети и старые родители страдают из-за отсутствия пищи, найти в себе волю и силы, чтобы заниматься важными общественными проблемами, встающими перед ними со всех сторон? Я видела людей, которые всю свою жизнь посвятили борьбе с частной собственностью и убегали домой с пакетом муки или селедкой, стараясь скрыть их под пальто от завистливых глаз голодного товарища. Женщины, которые революции были обязаны всеми своими новыми правами и положением, вдруг стали старыми и изнуренными, физически покалеченными своими страданиями и бесконечной тревогой за своих детей. Мало-помалу их единственной заботой стало достать карточку, которая могла дать им возможность когда-нибудь в ближайшем или отдаленном будущем получить платье, пальто или пару ботинок для детей.

Самых великих героев русской революции следует искать не среди ее вождей и, возможно, даже не среди тех, кто погиб, защищая ее на многочисленных фронтах. Их нужно искать среди рабочих, которые, борясь с голодом и холодом, продолжали работать на фабриках и в конторах на протяжении этого ужасного периода блокады, Гражданской войны и разрухи. Возможно, их также следует искать среди тех безымянных комиссаров невысокого ранга, которым приходилось успокаивать этих людей, взывать к их терпению, обещать завтра дать им то, что они не могут получить сегодня. Иногда, когда недовольные становились слишком опасными, а комиссары слишком часто давали обещания, чтобы им можно было верить, обычно просили кого-то из известных вождей, имевших большее влияние или больший авторитет, выступить на тех или иных фабриках, чтобы зажечь в рабочих энтузиазм речами об успехах революции, победах на фронтах, обещаниями революционной помощи из-за границы.

Несколько раз я получала записки: «Товарищ, приезжайте, пожалуйста, сегодня на фабрику X. Сегодня не привезли хлеба, после того как мы его пообещали. Рабочие возмущены. Мы должны успокоить их».

Признаюсь, что я обычно отказывалась ехать. Я слишком хорошо понимала, что происходит в умах этих рабочих, чтобы говорить с ними о чем-либо, кроме хлеба. Мне была ненавистна мысль, что они будут слушать мою агитационную речь на любую другую тему без криков и вмешательства.

Однажды, когда в Москве нехватка продовольствия достигла своего пика, меня пригласили в военное учебное заведение красных командиров, чтобы выступить на собрании, посвященном празднованию годовщины революции. Солдаты, защищающие завоевания революции, питались по первой категории, и для обеда, который должен был предшествовать моей речи, были привезены дополнительные продукты. Когда я вошла в зал до окончания обеда, меня пригласили к столу. Я так давно не питалась регулярно, что боялась есть до своего выступления, чтобы мне не стало плохо, и ответила, что я бы предпочла поесть позже. Более трех тысяч молодых людей встретили меня громкими, продолжительными аплодисментами, а затем последовало мое обращение, встреченное с чрезвычайным вниманием. Когда я описывала страдания и унижения народных масс при капитализме, надежды и достижения революции, то воодушевление, которое она вызвала у рабочих всего мира, они слушали, затаив дыхание, о том, что недалек тот день, когда русский народ будет не одинок в своей попытке строительства нового общества. И хотя я была совершенно измучена к концу речи, по их аплодисментам и сияющим лицам я поняла, что мои слова достигли их сердец и умов. Когда мы возвратились в помещение, где мне был оставлен обед, я надеялась, что пища вернет мне силы. Эта надежда улетучилась, когда я увидела, что поверх еды на моей тарелке образовалась корочка льда. Кухня отапливалась только для приготовления пищи, а с возвращением к обычной температуре московского зимнего дня еда замерзла. Боясь глотать замерзшую пищу в истощенном состоянии, а также боясь обидеть тех, кто меня пригласил, я попросила у них извинения.