Анжелика Балабанова - Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

24 января Чичерин по радио разослал приглашение на съезд представителям международного левого движения, который должен был состояться в Москве в начале марта. Он осудил съезд, предложенный английскими лейбористами, как «сборище врагов рабочего класса» и обратился с просьбой ко всем «друзьям Третьего революционного интернационала» отказаться от участия в нем. Написанный Троцким, этот манифест заканчивался призывом: «Под знаменем рабочих Советов, революционной борьбы за власть и диктатуру пролетариата, под знаменем Третьего интернационала, рабочие всех стран, объединяйтесь!»

Организация нового интернационала подразумевалась после победы Октябрьской революции. Предложение никому не известной группы эмигрантов в Швейцарии стало к 1919 году настоятельной потребностью дня. Это был период революционных волнений в Германии, Австрии, Венгрии и Финляндии и серьезных беспорядков даже в странах альянса. По крайней мере половина Европы, казалось, созрела для революции под твердым руководством. В остальной части мира революционный авангард вдохновлялся успехом России. Если я более реалистично подходила к оценке рабочего движения в Западной Европе, чем большевистские лидеры, я была не меньше их убеждена, что близится время нового международного блока. Мне не приходило в голову – как и не приходило в то время в голову другим социалистам левого толка, – что моя концепция этого нового объединения имела мало общего с тем, что задумали Ленин, Троцкий, Зиновьев и другие большевистские руководители. Это стало абсолютно ясно лишь на Втором съезде Коминтерна в 1920 году.

Оглядываясь назад на это время – с 1918 по 1920 год, – я позднее стала понимать, до какой степени механика стратегии большевиков была скрыта за энтузиазмом и сплоченностью того времени. Мы жили в блокадном мире, осажденном контрреволюцией, в котором завоеваниям Октября угрожали на дюжине фронтов. Уверенность в нашей собственной сплоченности и в мудрости, честности и мужестве нашего руководства была в той же степени психологической необходимостью, что и уверенность в самой революции. Не было времени предвидеть трудности и мелочи или тревожиться о них или задумываться о мелких обманах.

Но вскоре после этого случилось так, что я впервые выразила свой протест против того, что я тогда посчитала отдельной ошибкой.

Я слышала, что Радек организует зарубежные отделения Коммунистической партии со штаб-квартирой в Комиссариате иностранных дел. Когда я пошла туда, чтобы все разузнать, я обнаружила, что этот широко рекламируемый успех является фикцией. Членами этих отделений были практически все военнопленные в России: большая их часть вступила в партию недавно из-за благ и привилегий, которые влекло за собой членство в ней. Практически никто из них не был никак связан с революционным или рабочим движением в своих собственных странах и ничего не знал о социалистических принципах. Радек готовил их к возвращению в свои страны, где они должны были «работать на Советскую республику». Двое из этих военнопленных, итальянцы из Триеста, собирались возвратиться в Италию со специальными мандатами от Ленина и большой суммой денег. Мне нужно было лишь несколько минут поговорить с ними на итальянском языке, чтобы понять, что они ничего не знают о движении в Италии, не знают и элементарной социалистической терминологии. Со своим протестом я решила идти прямо к Ленину.

– Владимир Ильич, – сказала я, описав ему эту ситуацию, – советую вам забрать назад деньги и мандаты. Эти люди просто наживаются на революции. В Италии они нанесут нам серьезный вред.

Его ответ камнем упал мне на сердце.

– Для развала партии Турати, – ответил он, – они вполне годятся.

Для меня это было первым указанием на то, что отношение Ленина к небольшевистским отделениям движения было отношением военного стратега, для которого деморализация «врага» на войне является необходимым делом. Считается, что орудиями такой деморализации должны быть люди, лишенные сомнений и – что более важно – являющиеся профессиональными клеветниками. Новый интернационал стал плодить таких людей, как мух. Вчера врагом была безликая система эксплуатации; теперь врагом стало правое крыло самого рабочего движения. Завтра им должны были стать диссидентствующие левые социалисты, которые во всех мелочах подвергали сомнению доктрину Москвы. Со временем, после смерти Ленина, ими станут сами старые большевики. К 1937 году Октябрьская революция будет ликвидирована от имени «ленинизма», и цикл будет завершен.

Через несколько недель после разговора с Лениным от наших итальянских товарищей стали поступать жалобы на то, что эти два посланца потратили доверенные им деньги в ресторанах и борделях Милана.

В начале февраля 1919 года Ленин послал за мной и попросил меня поехать в Киев, чтобы помочь Раковскому, который тогда выполнял функции председателя Совета народных комиссаров Украины – должность, аналогичная должности Ленина в России. Теоретически большевики организовали на Украине независимую республику. В действительности та ее часть, на которой была установлена советская власть, полностью управлялась из Москвы. Я должна была забрать у Раковского функции комиссара иностранных дел и в этом качестве, равно как и в качестве секретаря Циммервальдского движения, вновь стать связующим звеном с внешним миром. На Украине было бы легче поддерживать связь с Центральной Европой даже притом, что внутренняя и военная ситуация в ней была неспокойной.

Незадолго до моего отъезда из Москвы пришло известие о зверском убийстве Либкнехта и Люксембург немецкими армейскими офицерами.

Выведение на международную арену нового интернационала, которому суждено было наводить ужас на весь мир в последующие несколько лет, состоялось в одной из комнат Кремля в начале марта, месяц спустя после Бернской конференции. В Берне возникли серьезные разногласия между делегатами правого крыла и центристами, особенно по вопросу России и большевиков и восстановления Второго интернационала. Некоторые социалистические партии: итальянская, швейцарская, сербская, румынская и американская – не были представлены на нем вообще. Но так как преобладало правое крыло, методы диктатуры, применяемые в России, были решительно осуждены.

Я едва обосновалась в Киеве, когда нас с Раковским вызвали назад в Москву на коммунистическую конференцию. Раковский должен был представлять революционную социалистическую демократическую федерацию Балкан, а я – выступать в роли секретаря Циммервальдского движения. Работа конференции уже началась к тому времени, когда мы приехали, и, когда я присутствовала на заседании во второй день, мне показалось, что даже длинные и впечатляющие речи Ленина, Троцкого и Зиновьева не могут поднять это мероприятие на высоту исторического. Когда я смотрела в зал на делегатов и гостей, у меня было чувство, что что-то не так. Было что-то искусственное во всем этом собрании, что уничтожало тот дух, в котором оно созывалось. (Английский журналист Артур Рэнсом, присутствовавший на этом мероприятии, позднее отметил эту «притворную сторону всего действа».) Большая часть тридцати пяти делегатов и пятнадцати гостей была тщательно отобрана российским Центральным комитетом из так называемых «коммунистических партий» тех малых «государств», которые раньше входили в состав Российской империи, таких как Эстония, Латвия, Литва, Украина и Финляндия; или это были военнопленные или иностранные радикалы, которые случайно оказались в это время в России. Эта ситуация сложилась отчасти из-за блокады, транспортных трудностей и той спешки, с которой эта встреча готовилась. Голландия, Лига социалистической пропаганды Америки (состоявшая в основном из славян-иммигрантов) и японские коммунисты были представлены американцем голландского происхождения инженером Рутгерсом, который когда-то провел несколько месяцев в Японии; Англию представлял русский эмигрант по фамилии Файнберг, работавший в ведомстве Чичерина; Венгрия была представлена военнопленным, который позже скрылся с большой суммой денег. Кандидатура Жака Садула, который приезжал в Россию в 1918 году в качестве атташе французской военной миссии и который остался, чтобы связать свою судьбу с большевиками, была предложена в качестве представителя Франции, но, возможно, из-за того, что большевики не были уверены в его голосе, был представлен другой делегат. Пришло известие о том, что редактор «антимилитаристской газеты» Жильбо едет в Россию как неофициальное лицо, и после своего приезда в Москву я узнала, что к границе был послан специальный поезд, чтобы встретить его и домчать на съезд ко времени голосования. Он должен был выступить в роли представителя французских левых, и в этом качестве ему было предоставлено пять голосов. Меня поразила и внушила отвращение эта новость, но после моего предыдущего разговора с Лениным о Жильбо я знала, что протестовать будет бесполезно. (С тех пор Жильбо стал во Франции ярым националистом.) Делегатом из Швейцарии был Платтен, который договаривался с правительством Германии о возвращении Ленина в Россию, который сопровождал его в так называемом «запломбированном вагоне» и с того самого времени находился в России. Борис Рейнштейн от Американской социалистической рабочей партии, который также приехал в Россию в 1917 году, отказался выступать в каком-либо ином качестве, кроме роли представителя братской партии, на том основании, что его партия не дала ему на то полномочий. На деле единственным должным образом избранным кандидатом из Западной Европы был молодой немец по имени Эберляйн, который представлял союз «Спартак», возглавляемый Либкнехтом и Розой Люксембург.