Александр Архангельский - Александр I

«…Извещение о Всемилостивейшем увольнении меня от службы я имел честь получить. Теперь остается мне единственно избрать кладбище, где, соединясь с прахом вельмож и нищих сего мира, пролежу до Страшного суда, на коем предстану с чистою совестию пред правосудие Божие.

Пожелав сего всякому христианину и Вам, имею честь пребыть, и проч.». [293]

Таких писем Аракчеев никогда не писал.

И вот — послание в Таганрог. Говорить о нем трудно. Каков бы ни был Аракчеев, его горе такое же, как горе любого из нас. Говорить о нем — необходимо. Слишком многое в этом послании настораживает.

Прежде всего: принципиальное несовпадение «актера» с «ролью». Отношения с Минкиной не были чересчур сентиментальными. Аракчеев ценил Настасью за то же, за что Александр Павлович ценил Аракчеева: за преданность без лести, подчеркнутую простоту обращения, контрастно противопоставленную жестко иерархическому придворному мироустройству. Грузино держалось на ней. Минкина, в свою очередь, умно и мягко вела отведенную ей «партию», ненавязчиво обращая внимание «любезного отца графа» на то, что всегда вызывало в нем прилив нежности и умиления — на свою преданность и неустанное благоустроение их семейного гнездышка, их маленького государства, их Грузина.

…У флигелей музыкантского и людского крыльца переделаны; в погребном флигеле пол опустили ниже и лестницу для входа в комнату перенесли к южной стене — к церкви; теперь делают крыльца у сего флигеля и у битного; дорожку у плиты между флигелей музыкантского и людского перестилают вновь и делают под плиту из щебня бут. В саду после отъезда вашего сиятельства дорога от оранжереи к домику, называющемуся моим именем, и до чугунных ворот, отделана. Клубника выполота и вновь посажена; деревья и все растения убраны в оранжерею 3-го числа; стрижка по дорогам кончена, а теперь продолжается обрезка по куртинам; по лесу верхи и прорезают липовые аллеи; из еловой рощи назначенные лишние елки вынуть — вынуты. На цветочном островке по берегу посажено флекусов красных диких 300 кустов. При сем посылаю обращики парчи и бархату, и перевязь для вашего сиятельства…

Целую ручки ваши. Слуга ваша Настасья Федорова.

…Ковер для собора, присланный из Парижа, получен, коего мерой 22 арш. 15 вершков. Настасья Федорова, целую ручку вашу — верная слуга…

…Не думайте, отец мой — я нарочно все так поставлю, чтобы вы увидели мою преданность к вам…

…У меня работают в саду, именно чистят пруды и косят луг, который к Волхову, нижние, а я занимаюсь своими вареньями. Вас прошу, чтобы Тимофея отдать поучиться мороженое делать: нам будет замена на десерте, — также формочки приискать для мороженого. Прошу вас, отец, купить два маленьких окорока, они выгодны для стола нам, и лимоноватой воды, дрождей… Я получила конфекты, так и укладка их. Верьте, что ни одна конфекта не испортилась: вы увидите, также их везли как прежние. Вам было угодно купить сафьяну для стульев, которые из Высокого. Прошу вас — мой единственный друг — беречь свое здоровье; я прошу Всевышнего Отца о сохранении вашем. Будьте покойны по дому вашему — я сказала, что люблю больше своей жизни вас, — то и хочу всем доказать, что слуга верная своему графу…

Любезный мой отец граф!

Сей час получила ваше милое письмо — от 22-го Августа писано вами, и я, 3-го числа Сентября получила утром, нарочно посылала в Чудово — сколь оное обрадовало мое сердце, увидев милый ваш почерк и названия столь лестные вашему преданному слуге и другу. Я сказала единожды: един гроб заглушит чувства моей к вам благодарности, служить и беречь и любить — одна моя отрада есть. Что вы пишете, все исполню, — я посылала в Буречи смотреть вашу квартиру, но она в мезонине. Степан говорит, что дует. Я думала просить Петра Андреевича Клейнмихеля, но вы пишете, что в Высоком и Прусском поселении приготовить — все сделаю. Также у крестьянских домов посмотрю сама — все будет сделано хорошо; только приезжайте в свое милое Грузине, где ждет ваша слуга. Ах — как я рада, когда получила письмо ваше, — вижу, что любима еще. Что не придет в горестное мое сердце! Дай Бог Государю многие несчетные годы, что любит моего отца, и вам — прошу Бога — о сохранении здоровья вашего. Он один спасет и подкрепит вас…

Настасья Минкина знала заклинательную формулу, произнося которую, Аракчеев и сам умирял и усчастливливал сердце государя: «…слава Богу, батюшка, все благополучно, смирно, тихо». Но знала она и другое: что формула эта была самозаклинанием Аракчеева и произнося ее, он себя умирял и усчастливливал.

И повторяла ее из письма в письмо.

…нашла все в доме благополучно и в порядке — люди все здоровы, а также и скот благополучен…

…В доме, слава Богу, все благополучно, и люди все здоровы, — а также скот и птицы благополучны…

…У нас в доме все, слава Богу, хорошо — люди здоровы, а также скот и птицы благополучны; лошадей проезжают, как при вас было.

…Не говорю о себе, несчастная; скажу, что у нас все, слава Богу, хорошо и благополучно — как по дому, так и о вотчине. Погода становится хороша. Мужики посеялись и косят в болотах сено, женщины жнут овес и прочие работы идут все хорошо; дворовые люди также хорошо ведут себя; в саду очень хорошо; деревья убраны на места.

Лишенная образования домоправительница угадала то, что вычислили опытные царедворцы. Тот же магнетически воздействующий на адресата мотив, та же заклинательная формула встречаются в письмах самых разных, но так или иначе зависимых от Аракчеева и равно заинтересованных в добром расположении его духа, особ к сиятельнейшему графу.

«В городе у нас очень тихо, все толки, мнения и рассуждения о министерии замолкли, да и город пуст…» [294]— извещает С. Творогов из Санкт-Петербурга 25 июля 1813 года.

«Все у нас, благодаря деснице Всевышнего, хорошо и спокойно», [295]— делится с графом 4 октября того же года многим Аракчееву обязанный князь Вязмитинов.

«Здесь царствует большой во всем порядок; кронпринц наблюдает и любит его», [296]— пишет Н. Д. Мянкин из Нотербока 29 августа; год тот же.

«…в поселенном батальоне вашего сиятельства полка все благополучно», [297]— Федор Фрикен, 13 декабря 1817-го.

«В округе поселения имени вашего сиятельства полка все благополучно», [298]— П. Клейнмихель, 22 января 1820-го.