Вячеслав Удовик - Воронцов

Эта «некоторая личность» — генерал-адъютант, генерал от инфантерии Н. Н. Муравьев, воевавший на Кавказе в 1826–1827 годах. Надежда Михаила Семеновича не оправдалась. Именно Н. Н. Муравьев был назначен 29 ноября 1854 года наместником и командующим Кавказской армией. «Теперь только остается просить Бога, чтобы генерал Муравьев с успехом и счастливо занимал важный пост, ему назначенный, — пишет М. С. Воронцов М. П. Щербинину. — Это хороший воин и, без сомнения, человек с талантом. Лишь бы он умел уладить со всеми служащими под его начальством». Из другого письма Щербинину: «Судя по тому, что мне пишут из Петербурга, Муравьев отправился с добрыми намерениями и предположениями для управления края»11.

Н. Н. Муравьев питал надежду стать наместником на Кавказе еще в 1844 году. С тех пор в течение одиннадцати лет он следил за деятельностью на Кавказе М. С. Воронцова и не одобрял ее. А. Л. Зиссерман, много лет прослуживший на Кавказе, называет нового командующего одним из лучших, образованных генералов. Но в то же время он отмечает в нем крупный недостаток — некоторую «отсталость от духа времени и упорство во взглядах, не соответствующих изменившимся условиям»12. Поэтому Муравьев и не мог ни понять, ни правильно оценить действия М. С. Воронцова, опережавшего время.

В феврале 1855 года Н. Н. Муравьев написал А. П. Ермолову письмо, получившее широкую известность. В нем он резко критикует деятельность М. С. Воронцова на Кавказе. Письмо быстро разошлось по стране в многочисленных списках. Распространению письма способствовал скорее всего сам Муравьев.

Н. Н. Муравьев не случайно адресовал это письмо А. П. Ермолову. Он видел в Алексее Петровиче своего единомышленника. И оба они не поспевали за временем. Потому Ермолов и спорил с убегавшим вперед Воронцовым. Но, несмотря на споры, Алексей Петрович и Михаил Семенович оставались друзьями. К тому же за годы их дружбы у Ермолова было много случаев убедиться, что друг его оказывался прав. Так что вряд ли Алексей Петрович согласился с критикой Муравьева. И уж во всяком случае, он не стал способствовать распространению этого письма, как считает кое-кто из исследователей.

Знакомство с положением дел на Кавказе Н. Н. Муравьев начал с осмотра Кубанской линии. Потом он объехал левый фланг и из крепости Воздвиженской отправился в Грозный. Новый командующий был разгневан увиденным. В пресловутом письме он противопоставляет действия Ермолова в бытность его пребывания на Кавказе действиям Воронцова и доказывает пагубность последних.

«В углу двора обширного и пышного дворца, в коем сегодня ночую, — пишет Муравьев, — стоит уединенная, скромная землянка ваша, как укоризна нынешнему времени. Из землянки вашей, при малых средствах, исходила сила, положившая основание крепости Грозной и покорению Чечни. Ныне средства утроились, учетверились, а все мало да мало! Деятельность вашего времени заменилась бездействием; тратящаяся ныне огромная казна не могла заменить бескорыстного усердия, внушенного вами подчиненным вашим для достижения предназначенной вами цели. Казна сия обратила грозные крепости ваши в города, куда роскошь и удобства жизни привлекли людей сторонних (женатых), все переменилось, обустроилось; с настойчивостью и убеждением в правоте своей требуют войск для защиты; войска обратились в горожан, и простота землянки вашей не поражает ослабевших воинов Кавказа, в коих хотя дух и не исчез, но силы стали немощны».

«Такое состояние дел, конечно, подало повод и к частным злоупотреблениям начальников; хоть солдата не грабят, но пользуются трудами его, как работою тяглового крестьянина, состояние, которое солдат предпочитает строевой службе. Посудите, каково мое положение исправить, в короткое время, беспорядки, вкоренившиеся многими годами беспечного управления, а в последнее время и совершенным отсутствием всякой власти и управления!»13.

Многие на Кавказе были возмущены этим письмом. Новый командующий, говорили они, почти ничего не увидел и не узнал, а уже постарался облить грязью тех, кто жертвовал жизнью во имя отечества. Наиболее ярко общее негодование выразил в ответном письме кавказский офицер подполковник князь Дмитрий Святополк-Мирский.

«Мы не обманывали Россию в течение четверти века, — писал он, — она смело может гордиться нами и сказать, что нет армии на свете, которая переносила бы столько трудов и лишений, сколько кавказская! Нет армии, в которой бы чувство самоотвержения было бы более развито; здесь каждый фронтовой офицер, каждый солдат убежден, что не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра, он будет убит или изувечен… а много ли в России кавказских ветеранов? Их там почти нет, кости их разбросаны по целому Кавказу!»

«Кавказский солдат, — читаем дальше, — работает много и отстает от фронтового образования, но он не „тягловый крестьянин“, потому что он трудится не для частных лиц, а для общей пользы. Вместо денежного капитала употребляется капитал его сил и способностей; он расходует силы эти и пот свой для сбережения государственной казны, если это дурно — не мы в этом виноваты. Что же касается до вопроса землянок и дворцов, то не нам, темным людям, ее разрешать; помню только, что когда меня учили истории, я видел в ней, что завоевание земель и особенно упрочивание оных не делалось всегда одною силою оружия, и что постройка великолепных зданий и распространение цивилизации часто к этому способствовали»14.

Критику в адрес М. С. Воронцова Н. Н. Муравьев дополнил «наведением порядка», как он его понимал, в армии и в гражданских делах. О том, что это был за порядок, пишет А. Л. Зиссерман: «Молчать, дрожать, не рассуждать, ни о чем не думать кроме службы (в ограниченном смысле слова), жить чуть не аскетами, на награды и повышения не рассчитывать, одним словом — превратиться в какой-то суровый легион спартанцев, окруженный мрачным, серым миром, без малейшей улыбающейся надежды впереди — вот, казалось, что желал генерал Муравьев сделать из кавказской армии, этой веселой, поэтической, беззаботной, полной одушевления, жаждавшей сильных ощущений армии, окруженной прекрасною, южною, солнечною природой, шумными потоками, живописными ущельями! Смеющийся Кавказ превратить в угрюмую Новгородскую губернию!»15

А. П. Берже, служивший с 1851 года в канцелярии М. С. Воронцова, дополняет Зиссермана в характеристике Муравьева: «Мне привелось быть свидетелем перелома, составляющего одну из самых грустных страниц в новейшей летописи Кавказа». «На общество произвел тяжелое впечатление и личный характер Муравьева, в особенности же его недоверчивость, придирчивость и крутое обращение, которому, за немногими исключениями, подвергались все, приходившие с ним в какое-либо соприкосновение». И далее: «Князь Михаил Семенович, как известно, не был взыскателен относительно парадной формы; гражданские мундиры, особенно низших классов, были у нас в его время большою редкостью. Накануне же приезда Муравьева вопрос этот сделался чуть ли не жизненным вопросом. Чиновники всех рангов и степеней, как угорелые, бросились во все стороны: кто приобретал мундир у портных-торгашей, кто нарочно его заказывал; третьи, наконец, обеспечивались на этот счет обещанием знакомого, так как чиновники разных учреждений представлялись не вдруг. При этом, в обуявшей всех суматохе, не принималось в соображение, приходится ли мундир по росту и какой должности или ведомству он был присвоен. В виду всего этого, картина вышла не без комизма»16. Академик Бэр назвал Муравьева вандалом, «применяя это слово как к его личности, так и к системе его управления»17.