Юрий Безелянский - 99 имен Серебряного века

— Теперь я… чиновник…»

Владимир Маяковский испытал настоящий крах всех своих иллюзий — революции, любви и своего творчества. И утром 14 апреля 1930 года 36-летний поэт нажал на курок. Самоубийство. На его смерть Марина Цветаева откликнулась циклом стихов:

Упрекал Есенина за слабость и добровольный уход из жизни, а сам тоже не смог совладать с этой самой жизнью. Как жестко написал Михаил Осоргин о Маяковском: «Он не певец в стане воинов, а лишь бандурист на пирушке победителей».

В некрологе «О Маяковском» Владислав Ходасевич писал: «Он так же не был поэтом революции, как не был революционером в поэзии. Его истинный пафос — пафос погрома, то есть надругательства над всем, что слабо и беззащитно… Он пристал к Октябрю, потому что расслышал в нем рев погрома».

Историк литературы Марк Слоним в «Портретах советских писателей» (Париж, 1933) отмечал: «Революция с ее разрушением, с ее отрицанием старого, с дерзостью и безумием, была для него родной стихией. В ней и развернулся его темперамент, здесь-то вволю мог радоваться этот поэтический нигилист с мускулами циркового борца…»

И Марк Слоним делал вывод: «Маяковский был кремлевским поэтом не по назначению, а по призванию. Он забыл, что поэзия не терпит заданных тем, и решил не только стать выразителем революции, но и сотрудником и бардом революционной власти. Он действительно „состоял в службах революции“, он действительно отдал свое перо правительству… Он всерьез считал себя бардом революции и чванился своей поэтической силой, и громоподобным своим голосом, который, казалось ему, раздается в унисон с раскатами революционной бури…»

Юрий Карабчиевский: «Он не был поэтом воспринимающим, он был поэтом изобретающим. То, что он сделал, — беспрецедентно, но все это — только в активной области, в сфере придумывания и обработки. Все его розы — изобретенные. Он ничего не понял в реальном мире, ничего не ощутил впервые…»

Так что к Маяковскому существует разное отношение, от восторженной любви до полного неприятия.

Еще одно парадоксальное мнение из лагеря авторов журнала «Нашего современника»: Маяковский хорош, но его испортили «советские еврейские салоны». Но это, конечно, бред.

Надломившийся Серебряный век востребовал новую звезду — бунтующую, шалую, сверхновую. Ею и стал Владимир Маяковский. А потом он взял и сам погасил свою звезду.

Известно, что основы характера закладываются в раннем возрасте. О своем детстве Мережковский писал:

Не нашел он теплоты и в дальнейшем — в классической гимназии и в Петербургском университете. «У меня так же не было школы, как не было семьи». Всего он достиг сам, самостоятельной работой, отсюда и «кабинетный характер». Истинный человек книги.

В мемуарах «Человек и время» Мариэтта Шагинян вспоминает о Мережковском, что это был сухонький, невысокого роста, черноглазый брюнет с бородкой клинышком, очень нервный, всегда мысленно чем-то занятый, рассеянно-добрый, но постоянно в быту как-то капризно-недовольный. Преувеличенно ценил свои книги. Они казались ему пророческими.

Внесем поправку в характеристику, данную Шагинян: Мережковский был не в быте, а над бытом, который его вовсе не интересовал, он парил в эмпиреях.

Это стихотворение «Голубое небо» написано Мережковским в 1894 году, когда ему было 29 лет. А стихи он начал писать с 13 лет. В 15 лет юный Мережковский отважился читать свои стихи Достоевскому. «Краснея, бледнея и заикаясь, я читал ему свои детские, жалкие стишонки, — вспоминал этот эпизод Мережковский. — Он слушал молча, с нетерпеливою досадою… „Слабо… слабо… никуда не годится, — сказал он наконец. — Чтобы хорошо писать, страдать надо, страдать“».

Что можно возразить классику?!.

В том же 1880 году Мережковский познакомился с популярным поэтом Надсоном, «полюбил его, как брата», и благодаря ему смело вступил на порог литературной жизни. Мережковскому повезло: он встречался со многими корифеями русской литературы — с Гончаровым, Майковым, Полонским, Плещеевым, Короленко, Гаршиным… Николай Михайловский и Глеб Успенский стали его учителями, но, правда, ненадолго.

С 1885 года Мережковский печатает стихи во многих петербургских журналах и становится известным поэтом. В стихотворении «Волны» он сформулировал свою «идефикс»:

Влияние Ницше? Несомненно. Но в ницшеанство Мережковский внес и нечто свое, некую русскость:

В 1888, 1892, 1896, 1904 и 1910 годах выходят поэтические сборники Мережковского. Михаил Кузмин отметил, что по корням, по приемам поэзии стихи Мережковского напоминают Полонского, Фофанова и Надсона. «Мысль его почти всегда ясна, стихом он владеет прекрасно», — отмечал другой критик. Вот, к примеру, отрывок из стихотворения «Парки» (1892):

Даже по этим строчкам видно, что стихи Мережковского чересчур рассудочные, не эмоциональные, поэтому Мережковский как поэт стоит во втором или третьем ряду среди пиитов Серебряного века. Проницательный Аким Волынский не зря упрекал Мережковского в отсутствии живого, искреннего чувства, в «претенциозной аффектации», в «сухой и раздражающей дидактике».