Юрий Безелянский - Знаменитые писатели Запада. 55 портретов

В 1915 году писатель был награжден одной из наиболее значительных литературных премий Германии — премии Фонтане. После Первой мировой войны Кафка опубликовал рассказ «В исправительной колонии» (1919), сборники «Сельский врач» (1919), «Мастер в искусстве голодания» (1924)).

Перед смертью, предчувствуя ее, Кафка завещал уничтожить все написанное им и неопубликованное. Друг и душеприказчик Макс Брод поступил по-своему, вразрез с волей Кафки. В 1925 году, через год после смерти завещателя, был опубликован «Процесс», первый из трех великих романов Франца Кафки. На него откликнулись маститые современники — Герман Гессе, Альфред Деблин и Курт Тухольский. Последний назвал «Процесс» «самой страшной и самой сильной книгой последних лет». Потом вышли в свет «Замок» (1926) и «Америка» (1927).

Томас Манн охарактеризовал книги Кафки как «своеобразные сооружения», как «пугающие, призрачно-комические», «в высшей степени мастерские и болезненные». Позднее весьма пиететно о творчестве Кафки высказались и другие знаменитые писатели XX века — Андре Жид, Олдос Хаксли, Франц Верфель, Генрих Манн и другие. Уже в 60-е годы многие оценили мрачные пророческие предсказания Кафки: тотальное администрирование, пугающую автоматизацию, засилье бюрократии. Мир развивался по сценарию Кафки, и писатель обрел посмертную славу.

А ведь было время, когда Макс Брод, стараясь опубликовать труды своего друга, напоролся на отказ Герхарта Гауптмана, который заявил, что имя Кафки он, к сожалению, слышит впервые.

Но вернемся к завещанию. Почему Кафка отказался от дальнейших публикаций своих трудов? Сразу оговорим: даже то, что появилось в свет при его жизни, было напечатано под некоторым давлением друзей. Кафка не хотел публичности, считая, что его сочинительство — это «форма молитвы», дело исключительно интимное. А продавать «молитву» — негожее дело. Он понимал, что, публикуя рукопись, он отторгает ее от себя и, стало быть, отдает в чужие руки кусочек собственного сердца. В этом смысле Кафка был похож на художника Эдварда Мунка, который редко продавал свои картины, отказываясь от самых выгодных предложений, и никого не впускал в ту часть своего дома, где создавал свои картины и хранил их. После смерти Мунка в его доме среди пыли и мышиного помета нашли свыше 10 тысяч рисунков и оттисков. «У меня ничего нет, кроме моих картин. Без них я ничто», — говорил художник. А разве знаменитый на весь мир холст Мунка «Крик» — это не крик Кафки, который несется с его страниц, переходя в надорвавшийся шепот перед самой гибелью?..

Кафка творил, как священнодействовал. В 1922 году, за два года до смерти, он писал Максу Броду:

«Творчество — это сладкая, чудесная награда, но за что? Этой ночью мне стало ясно… что эта награда за служение дьяволу. Это нисхождения к темным силам, это высвобождение связанных в своем естественном состоянии духов, это сомнительные объятия и все остальное, что опускается, оседает вниз, и чего не видишь наверху, когда при солнечном свете пишешь свои истории. Может быть, существует и иное творчество, я знаю только это; ночью, когда страх не дает мне спать, я знаю только это. И дьявольское в нем я вижу очень ясно. Это тщеславие и сладострастие, которые непрерывно роятся вокруг своего собственного или чужого образа и услаждаются им — движения множатся, это уже целая солнечная система тщеславия».

Подобное признание корреспондирует с исповедью композитора Адриана Леверкюна из «Доктора Фаустуса» Томаса Манна. Кто читал, тот помнит, как Леверкюн продал душу черту, а взамен получил «сладкую чудесную награду» — двадцать четыре часа творческого экстаза, ледяного одиночества, растапливаемого лишь адским пламенем «тщеславия и сладострастия».

В минуты «творческого экстаза», в часы визионерства и ясновидения Франц Кафка создавал свои бесподобные литературные «конструкции», как он сам выразился. Слово абсолютно точное, ибо сюжеты, образы и действия героев Кафки совершенно не расцвечены никакими метафорами и другими художественными приемами. Это всего лишь конструкции бытия. Чистая философская мысль или созерцание происшедшего.

В книге «Франц Кафка и проблемы модернизма» Дмитрий Затонский пишет, что очень часто у Кафки «не найдешь ни одного эпитета, ни одной метафоры, ни одного образного сравнения. Всего специфически художественного, всего, что может придать изображаемому даже подобие эмоциональной окраски, писатель тщательно избегает. Прилагательные — только определения; существительные — только названия предметов; глаголы — голые обозначения действий. Кафка как бы информирует, ничего не оценивая…» Но при этом черно-белый язык Кафки более впечатляющ и красноречив, чем многоцветие текстов некоторых известных писателей.

Кафка — это бег без отдыха, без оглядывания по сторонам. Никаких лишних деталей и отвлекающих движений, только бег к цели. К какой? Разумеется, к гибели, смерти, к абсурду человеческой жизни.

«Почему чукчи не покидают свой ужасный край? — спрашивал Кафка и отвечал фаталистической формулой: — Ведь везде они жили бы лучше по сравнению с их нынешней жизнью и нынешними желаниями. Но они не могут этого сделать. Да, все, что возможно, происходит, однако возможно лишь то, что происходит».

А почему в России ничего не меняется к лучшему? Да все по той же причине. Тут еще добавляются национальные особенности характера: терпение, смирение, покорность и извечная надежда на барина: вот приедет барин, барин нас рассудит…

В своих произведениях Кафка, конечно, имел в виду не только чукчей, но человека вообще, независимо от национальной принадлежности и расы. Человек, по Кафке, отнюдь не властелин природы, а, напротив, трясущийся слуга обстоятельств, пасынок бытия, персть, комок глины, страдающее существо, маленький теплый комочек, бессильно мечущийся по жизни.

Кафка рано пришел к мысли о том, что источники мучений и страданий лежат в самом человеке, в его натуре. Он писал в 1903 году своему другу Оскару Поллаку:

«Беспомощные, мы поистине подобны детям, заблудившимся в лесу. Когда ты находишься передо мной и смотришь на меня, что знаешь ты о моих страданиях, и что я знаю о твоих? И когда я бросаюсь к твоим ногам, обливаясь слезами, говорю с тобой, узнаешь ли ты обо мне нечто большее, чем об аде, о котором рассказывают, будто там ужасно и нестерпимо жарко? Не должны ли мы поэтому, мы, все люди, держаться друг перед другом с таким почтением, серьезностью и любовью, как перед вратами ада!»

Не эту ли мысль позднее вложил Булат Окуджава в одну из своих песен: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке»? Иначе мировое зло восторжествует в жизни и раздавит людей.

Франц Кафка не верил, что человек способен победить в поединке со злом, ибо он сам, как индивид, не способен вырваться из-под власти иррациональных сил, господствующих над его личностью. Тут далее можно говорить уже о Зигмунде Фрейде, Ницше, Хайдеггере и прочих мыслителях. Но я этого делать не буду. Лучше о другом: кого чтил Кафка, кто ходил у него в кумирах?