Анатолий Куликов - Тяжелые звезды

В принципе многим это удалось.

Мало тех, кто вспомнил, что на российские погосты свезли почти полторы сотни гробов, что безвозвратно прервались человеческие судьбы, что во многих домах навсегда поселилось сиротство. В этом мифотворчестве было много подлости, подлогов. Много настоящей лжи. Без них одна из сторон никак бы не смогла объяснить, отчего в огне мятежа не погиб ни один из его вдохновителей, а другая — почему конфронтация развивалась в жестком ключе, потребовавшем вначале вмешательства правоохранительных органов, а впоследствии — и танковой стрельбы по зданию Верховного Совета.

Весь мир внимательно наблюдал за этими событиями и делал соответствующие выводы.

Истинно российская природа этого противостояния была мне ясна с самого начала. В ней были свои детали, обусловленные временем и ситуацией. Но главным оставалось одно — борьба за власть, за Кремль, за шапку Мономаха. Именно на Кремле были буквально зациклены все, кто решился на вооруженное противостояние. Не зря о Кремле вспоминал и депутат ВС Илья Константинов, особенно о его стенах, на которых он мечтал повесить Бориса Ельцина. Видимо, все это глубоко сидит в наших генах. И уверенность в том, что верховную власть надо непременно отнимать силой. И царская спесь. И склонность к кровавой дворцовой интриге. И даже неистребимая тяга к самозванству. По мере того как я получал информацию о новых «назначениях», сделанных Верховным Советом — о «президенте» Руцком, о «министре обороны» Ачалове, о «министре внутренних дел» Дунаеве, — я вспоминал слова своего старшего сына Сергея, сказанные им в трехлетнем возрасте о том, что он хотел бы «стать Брежневым», когда подрастет. На вопрос: «А почему?», он очень аргументировано ответил: «Ну, как же — всем хочется государством поруководить!»

Поскольку я всегда отличался склонностью к историческому чтению, а вдобавок окончил один курс филологического факультета, мне хорошо были знакомы перипетии «борьбы за Кремль» из разных периодов Российского государства.

Сделав поправки на время, я нисколько не сомневался, что сотни российских чиновников, служебный долг которых заключался в том, чтобы принимать безотлагательные меры, в критический момент словно растворятся в пространстве и будут недосягаемы даже по кремлевским телефонам и военной спецсвязи. При этом я нисколько не сомневался и в том, что сами они очень внимательно наблюдают за происходящим, взвешивая на чутких весах все выгоды и проигрыши, которые сулила им складывающаяся ситуация. К кому вовремя примкнуть — так решали и высчитывали они, зондируя обстановку.

Я словно чувствовал это пространство, пронизываемое осторожными телефонными звонками, приватными переговорами, обещаниями поддержки. Все это так разительно отличалось от того мира, в котором жил и действовал я сам. В «моем» мире восемнадцатилетние солдаты, все вооружение которых составляли щиты и дубинки, строились в войсковые цепочки. В этом мире продрогшие от дождя офицеры проверяли посты, а верные долгу генералы размышляли о том, как избежать потерь среди личного состава и гражданского населения.

Возможно, нашу четкую позицию — защищать закон и порядок — кто-то назовет негибкой. Но она была честной по отношению к Родине и нашему народу.

Серьезную опасность представляло то, что у защитников Верховного Совета на руках было много оружия. Оно было у сотрудников милиции, работавших в департаменте охраны Белого дома, оно было у личных охранников Руцкого, Хасбулатова и иных вдохновителей смуты. Оно было просто складировано в Доме Советов и выдавалось людям, изъявившим желание противостоять законной власти до конца.

Речь шла о почти 2000 автоматах Калашникова, 4000 пистолетах Макарова, 30 пулеметах и 12 снайперских винтовках Драгунова. Мы знали, что часть этого оружия то раздавалась, то вновь возвращалась на хранение, однако каждая раздача имела один и тот же результат: несколько стволов пропадало бесследно. Некоторые сотрудники милиции из департамента охраны подробно информировали нас об этих манипуляциях с оружием и, в свою очередь, уверяли, что не повернут свое табельное оружие против коллег.

Они же брались вывести из строя часть оружия, находившегося на хранении, но полагаться на их слова было трудно. Благие намерения — это не реальные дела.

Нас не могло не беспокоить и то обстоятельство, что среди защитников Верховного Совета находились вполне квалифицированные военные, а часть — представляла собой людей, смыслом жизни которых была вооруженная борьба: боевики Русского национального единства (РНЕ), «ветераны Приднестровья», многочисленные авантюристы, нанюхавшиеся пороху по всему свету. У этих бойцов уже не было тормозов, а опыт, приобретенный в «горячих точках», был накоплен вполне серьезный. Во всяком случае только у РНЕ вокруг Белого дома действовало четыре подразделения по 80 человек в каждом. А 29 сентября их представитель Андрей Плешков в 22.15 заявил, что если к утру следующего дня не будет снята блокада Белого дома, то РНЕ перейдет к исполнению террористических актов.

Такие заявления нельзя было игнорировать. Тем более, что, по данным Государственного комитета РФ по чрезвычайным ситуациям, в районе Белого дома 29 сентября находились по меньшей мере три автомобиля, груженных взрывчаткой.

Время многое лечит. Поэтому я вовсе не удивился, когда в августе 1997 года мне позвонил Александр Руцкой, претендент на должность курского губернатора. В один из дней, когда я уже был министром, он позвонил в мою приемную, и я велел нас соединить. «А. С., — сказал он, — хочу в вами встретиться». Я ответил: «Давай подъезжай, проблемы никакой не вижу».

Подъехал. Встретились. Обнялись. Пока накоротке присели, он высказал просьбу: «Так в моей жизни получилось, что наелся я уже этой политики. Теперь не власти в Курской области хочу, а помочь землякам. Но меня по старой памяти стараются до них не допустить. Я даже Ельцину готов написать письмо, что федеральной власти мне не надо! Гарантирую, что ни на какой федеральный уровень не полезу. А вот в губернаторских выборах поучаствовать хочу и реально могу победить. Так что помоги мне донести эту мысль до президента и премьера».

Я честно ему ответил: «Александр, все, что от меня зависит — сделаю. Я искренне считаю, что лучше, если бы ты был губернатором, а не оппозиционером. Поэтому обязательно переговорю с Черномырдиным. Если надо — и с президентом. Пусть и у тебя на выборах будут равные с другими возможности». Руцкой расчувствовался: «Спасибо, — говорит, — больше мне ничего и не надо. Пусть только разрешат…»

Я гостеприимно предложил: «Ну что, пойдем, как однокашники, по рюмке выпьем?» Зашли в комнату отдыха, действительно — по рюмке одолели, и сам собой зашел разговор об октябрьских событиях. Хотелось мне до конца понять ту роль, которая была им сыграна. Все же не отпетый он был политикан, а боевой летчик. Герой Советского Союза.