Александр Любищев - Дневник А. А. Любищева за 1918-1922 гг.

Хорошей иллюстрацией к учению Бергсона, по-моему, является вообще распределение существующих ученых на три категории:

1) для одних все ясно, вполне законченное мировоззрение — тупые, обыкновенные люди;

2) все неясно — чрезмерное развитие интуиции — фантазеры;

3) настоящие ученые — обширная область неясного, из которой постепенно, путем работы мысли, вырисовываются ясные и доступные рассудочному изложению картины.

В связи с прочтением речей и статей (Бера — большой реферат помещен в тетради № 7) у меня возникло несколько идей о научной трактовке географического распространения. По поводу рассуждений Копа о связи морфологических признаков с географической широтой возникает общая задача биогеографии: установление критериев функциональной зависимости признаков вида от его географического распространения, — задача в общем виде, вероятно, неразрешимая. Но, как примеры, приведенные у Копа (главное указано в тетради № 10), так и данные Бера (приникание к земле по направлению к северу), дают кое-какие намеки на возможность хотя бы частичного разрешения. Всего же интереснее в данном случае явления «гениус лоци». По Беру (стр. 54) защечные мешки существуют почти у всех старосветских обезьян и совершенно отсутствуют у новосветских. Очень интересно выяснить: защечные мешки у других животных (хомяки, белки и др. грызуны) ограничены ли также старым светом, или же нет: в первом случае это была бы какая-то особенная «старосветская мода». Те две статьи Бера, которые считаются предшественниками эволюционизма, с моей точки зрения, ничего ценного не содержат.

Ряд интересных мест из Бера приведен в реферате (7, 36) — об одноцветности предков морских свинок, цитата из устава Кенигсбергского университета (не квид нови инсит): хорошая апология духовного начала в жизни.

Недавно имел разговор с Гурвичем о моих дальнейших работах. В общем дело идет из рук вон плохо. Я почти год сижу все-таки на одном месте и имею возможность, хотя и с величайшим трудом, работать в лаборатории, но моя работа о щетинках полихет не подвинулась ни на шаг: препаратов сделал, наверно, штук 50–60, но все пришлось выкинуть, настолько они неудовлетворительны. Гурвич указывал, что мне следует (как это он сделал приблизительно в моем возрасте) составить для себя изложение собственного кредо, тогда, он думает, я легко найду продуктивные темы, тема же о щетинках для меня потеряла в значительной мере свою заманчивость. В сущности у меня всякая лабораторная тема вызывает меньше увлечения, чем различное теоретизирование и теперь я считаю, что Филипьев был вполне прав, когда он относительно первой моей работы высказывал предположение, что там фактов будет немного, а главным образом «теоретише Бетрахтунген». Но и с теорией дело обстоит далеко не вполне благополучно: очерк мой о Бергсоне и его, так сказать, биологических приложениях, не встретил сочувствия даже у Гурвича, который считает, что от всего этого отдает натурфилософией доброго старого времени. Математика подвигается чрезвычайно медленно (я все еще не осилил первого тома Чезаре).

Проконспектировал два сепарата Румблера (о сходстве магнитных и кариокинетических фигур и полемика с Рейденгайном 10 № 31 и 32).

Главный вывод, который Румблер приводит словами Максвелла (сходство магнитных и кариокинетических фигур является лишь сходством отношений, а не сходством вещей, связанных данными отношениями) открывает двери любому (а также и вовсе не механистическому) толкованию кариокинеза. Это тем более допустимо, что Румблер не дает сколько-нибудь серьезного анализа явлений, математики совсем нет и потому сразу нельзя решить, нет ли возможности, найти путем анализа критерий для различения сил, создающих квази-кариокинетические фигуры (имбибирование, кристаллизация из двух центров, натяжение, силовые поля и т. д.).

Третьего дня делал доклад в биологической семинарии «О возможности построения естественной системы организмов». Доклад длился полтора часа, а потом прения продолжались почти два. Прели Кузнецов, Сушкин и Мчиер; последний не сказал ничего особенно интересного. Кузнецов протестовал против того, чтобы считать дихотомические таблицы выражением филогенетического дерева; хотя несомненно, Кузнецов неправ: не проводя различия между определительными таблицами, стремящимися выразить родство, и так называемыми ключами, но этот пункт при последующей обработке этюда следует принять во внимание и развить его гораздо подробнее на примерах, вероятно, главным образом из энтомологии. Кузнецов протестовал против примеров с рядом Фиссоначчи (листорасположение, многовершинные кривые сложноцветных), считая, что все это не имеет ни малейшего отношения к системе, но сказал, что из своих систематических исследований он вывел существование какого-то закона (о котором он нигде еще не говорил и не писал), может быть могущего быть облегченным в математическую форму; сущность сводится к тому, что в каждом семействе обычно имеется несколько родов монотипных, несколько пологотипных и несколько крайне полиморфных. Это замечание Кузнецова мне сначала показалось крайне наивным, но потом я подумал, что его можно поставить в связь с тем представлением об узлах и пучностях, которое у меня выработалось совершенно независимо. Монотипные роды являются узлами, точками устойчивости элементов данного семейства, наиболее стильными его представителями. В семействе, получившем свое окончательное выражение, их надо искать на обоих концах семейства, а может быть, кроме того, и в нескольких точках посередине, если таких стадий устойчивости было несколько. Наоборот, пучностям, моментам искания новых форм соответствуют полиморфные роды, где поэтому трудно провести границы между видами. Очевидно, в таких полиморфных родах трудно найти вполне стильные виды. Обратно, если удастся найти критерий стильности организма, то на основании одного его можно уже прямо судить, принадлежит ли данный организм к пологотипному или полиморфному роду.

Сушкин возражал очень осторожно: к счастью я не привел в качестве примера полифилетической группы рептилий (я не успел прочесть Борисяка, из которого Беклемишев вывел убеждение в их полифилетичности). Когда Сушкин заявил, что несомненно есть группы заведомо полифилетические (т. е. неестественные с его точки зрения), но являющиеся весьма удобными для классификации (английские систематики даже ввели особый термин «Grades» eg Paleognathaе and Neognаthae из птиц. Этим пунктом надо тоже в свое время воспользоваться) я спросил, не считает ли он такой ступенью всю группу рептилий; он не сразу ответил, но потом сказал, что, пожалуй, нет, так как за исключением одной небольшой ископаемой группы (…) он находит возможным всех рептилий вывести монофилетически из Котильзауриа, путем образования отверстий в массивном черепе последних. В таком случае, спросил я, в каком положении оказывается гипотеза Фюрорингера о первичной подвижности квадратум у ящериц и змей. Он считает ее целиком ошибочной, так как она несогласна и с палеонтологией и с эмбриологией (в онтогенезе змей и ящериц проходится стадия с неподвижным квадратум, вполне напоминающая паллеогаттерию, а потом некоторые части редуцируются). По вопросу о стиле данной местности Сушкин признался, что временами действительно бывают поразительные случаи. Как пример он привел следующее: у некоторых живородящих скатов ворсинки из плаценты матери врастают через жаберные отверстия зародышей в пищевод и желудок зародыша и там секретируют питательные вещества. Это приспособление встречается только у представителей родов Тригон и Плероплатеа, водящихся исключительно в Индийском океане и выработано, очевидно, представителями обоих родов независимо, так как виды обоих родов, водящихся в других местах, этих приспособлений не обнаруживают. Как курьез Сушкин привел одного орнитолога 30–40 годов, кажется, Кайра, который в систематике хищных птиц руководился числом 5 и делил отряд на 5 семейств, каждое семейство на 5 родов и каждый род на 5 видов, причем в каждом роде должен был быть один крупный представитель, один мелкий и один непременно полосатый; вместе с тем характеристики родов им выбирались очень удачно. Вообще прения дали гораздо больше, чем ожидал, велись очень корректно и все оппоненты соглашались, что наряду с филогенетической системой, очень сложной, может быть другая система, более простая и не основанная на генетическом родстве.