Михаил Ульянов - Реальность и мечта

Вечная истина… Но постижение ее, к которому приходит герой спектакля на глазах у зрителя, то, как он к этой истине приходит, через какие страдания, — впечатляет.

На мой взгляд, роль в этом спектакле по исполнению одна из лучших, если не самая лучшая роль Ланового в театре. Актеры сегодня в поисках новых красок и изобразительных средств нередко мудрят, прибегают к формалистическим изыскам, задают шарады зрителям. Лановой избегает ложной многозначительности. Его игру отличают и экспрессия, и глубокое проникновение в мир чувств героя, умение передать и силу страсти, и тончайшее движение души… Водевиль, мне кажется, Лановой играет хуже, а трагедию и на этот раз сыграл превосходно.

Василий Семенович многое сделал в жизни: создал себя, вырастил сыновей, вместе со всеми строит нащ общий дом — театр. Он не потратил впустую ни молодые, ни зрелые годы. Он не простой человек. Его можно не любить, но не уважать^ нельзя, потому что есть за что.

В спектакле «Посвящение Еве» роль мужа возлюбленной писателя, Эрика Ларсена, играет тоже один из замечательных наших актеров, но более младшего, нежели Лановой, поколения, — Евгений Князев.

Сложна его роль — человека, что там ни говори, обманутого любимой женщиной. Здесь много вариантов поведения — от гнева до покорности судьбе. Ларсен поступает по-своему, так, как до него никто не поступал: ради продления жизни Евы на земле он не дает умереть ее любви, пусть даже к другому мужчине.

В нем нет ни капли эгоизма, он выше личной обиды. Его самоотдача настолько естественна, а чувства возвышенны и чисты, что Абель не заметил подмены автора писем… Вот такого героя, бесконечно доброго, жертвенного, но в то же время вовсе не бла- женненького, умеющего постоять и за себя, и за честь своей жены, когда в том возникла необходимость, сыграл Князев.

Отличный актерский дуэт!

Вопрос о месте России в мире постоянно висит в воздухе. Говорят о нем в политическом, историческом, общественном, экономическом, культурном и других смыслах. Актуальность темы не уменьшается с годами, и сейчас, пожалуй, даже обостряется из-за того, что русский народ, а вместе с ним и все народы нашей страны переживают не лучшие времена. И снова эхом отдается в умах гоголевское: «Русь, куда несешься ты?»

Любому человеку искусства небезразлична эта проблема. Многие погружаются в нее, пытаются осветить и по-своему понять ее. Мы в театральном цеху не исключение. Ведь театр — зеркало окружающей его жизни. И те же вопросы, которые беспокоят людей, неминуемо находят отражение на сцене. Только понять происходящее мы стараемся не с позиции сухих фактов или статистических выкладок, но через одухотворение темы. Это словно прикосновение к натянутой струне. Достаточно слегка коснуться ее в определенном месте, и возникнет звучание. Каким оно будет, зависит от интуитивного предчувствия мастера.' В своей работе он упорно нащупывает эту точку, добиваясь не просто резонанса, а душевного отклика у зрителя и слушателя — у творческого соучастника.

Так или иначе все мои роли касались судеб соотечественников. Критик Александр Свободин, написавший книгу о моем творчестве, как-то сказал мне: «По твоим работам в кино можно всю жизнь нашего общества изучить». В самом деле, оглянешься на них — «Они были первыми», «Комсомольцы», «Председатель», «Частная жизнь», «Ворошиловский стрелок» — и невольно с этим согласишься. Как умел, я изображал действительность, но порой хотелось понять ее корни. Откуда взялось то, чем живем и болеем сейчас?

В кинематографе был у меня яркий персонаж, подстегнувший размышления об этом. Генерал Чарнота из булгаковского «Бега». Сумасбродный, надломленный человек с преувеличенными поступками, бесшабашной жаждой жизни и полным презрением к ней. Приметный представитель вырождавшейся российской дореволюционной аристократии и свидетель погибающей эпохи. На экране он мечется, дергается, невпопад смеется и плачет умильными слезами, привлекая внимание своей показушной ненормальностью. А все же есть в фильме эпизоды, когда и в этом паяце сквозит высокое, человеческое. Когда он, прощаясь с бывшей возлюбленной, окончательно прощается с прошлым, а позже — будто с самой жизнью, когда, расставшись с товарищами по изгнанию, торопится прокутить доставшееся по случаю состояние. И не его, Чарноту, удалого рубаку, на счету которого десятки загубленных жизней, не беспощадного вешателя генерала Хлудова осуждает Алексей Баталов устами своего героя Голубкова. За погибель империи и человеческие страдания он винит тихонького прагматика и стяжателя Парамошу, который под шумок скопил миллионы и выплыл сухим из кровавой полыньи, интеллигентно и честно проговаривая тому в лицо: «Я никогда не встречал более страшного человека, чем вы».

…Удивительна готовность русских людей многое простить и принять. Многое, но не все…

Играя королей, героев, тиранов, я взволнованно думал о сущности титанических фигур — хотелось понять, что возвысило их над окружением, дало власть над народами и государствами, задержало воспоминание об этих личностях в сознании поколений. Для этого я неоднократно обращался к истории России, которая изобилует замечательными персонажами. Но особенно меня привлекал один человек. О нем так говорил Пушкин: «Степан Разин — самая поэтическая фигура нашей истории». Казачий атаман, предводитель крестьянского восстания, дерзнувший поколебать основы государевой власти, чуть не былинный герой. Кто сравнится со Стенькой Разиным по силе воздействия на нашу коллективную память о прошлом? Быть может, только Емельян Пугачев. Но что интересно, о Разине в народе сложено около сотни песен, а о Пугачеве ни одной.

Однако для осмысления темы в театре необходима литературная подоснова. Не знаю, увлекся бы я Разиным, не появись о нем роман Шукшина «Я пришел дать вам юлю». А Шукшин, на мой взгляд, один из лучших русских писателей.

Впервые я встретился с Василием Макаровичем на съемках фильма «Простая история». Проходили они в деревне под Москвой. Мы жили в здании школы, в огромном классе. Наши кровати стояли у противоположных стен. Но мы практически не виделись: когда Шукшин работал, я был свободен, и наоборот: Удивительно, что он совсем не отдыхал, — писал что-то все время, нещадно куря. Мы почти не разговаривали, и в тот раз отношения наши не завязались. Духовные узы соединили нас потом, когда я поближе познакомился с творчеством писателя.

То было как озарение! Читая его книги, я находил для себя и правду, и помощь, и ответы на мучившие меня вопросы. От встречи с этим самобытным, глубинно народным талантом я испытал небывалую радость. И вскоре Шукшин стал мне жизненно необходим.