Михаил Ульянов - Реальность и мечта

Тяжкая это задача — понять и раскрыть в творчестве русскую тему. Работая над образом Разина, я целенаправленно искал оценки этой личности и его времени в высказываниях известных мыслителей. Например, посылы к крестьянскому бунту во многом объяснила книга И.Е.Забелина «Домашний быт русских царей в XVI–XVII столетиях». Или Костомаров писал в своей работе «Бунт Степана Разина»: «На Руси издавна было в обычае отдавать себя в залог за занятые деньги или продавать себя за известную сумму. Иные продавали себя с детьми и со всем потомством и давали на себя вечную кабалу по записям. Отягощение крестьян было столь велико и сборы с них столь огромны, что они были принуждены занимать деньги за большие проценты, разорялись до остатка и, спасаясь от правежей, разбегались. «Правосудие продажно и руки своя ко взяткам спущают». Воеводы грабят и обирают народ, не обращают внимания ни на правосудие, ни на совесть. Долги помещиков правились на крестьянах, несчастного колотили по ногам за то, что его господин наделал долгов и не платит». Я читал это и ужасался: мужик был рабочим скотом, товаром, его можно было продать, убить, помещик за это никакой ответственности не нес. Нищета, унижения были спутниками крестьянской жизни.

Однажды в Индии, в Дели, поздно вечером везли нашу делегацию в отель, и на разделительном газоне между двух дорог я увидел лежащих буквально впритирку один к одному индусов. Мы ехали минут десять по широкой освещенной улице, а газон все не кончался. У людей на нем, кроме набедренной повязки и подобия рубахи, ничего не было. Они работали день ради горстки риса, работали как каторжники — я видел, как они, поднявшись с тяжелой ношей по строительной лестнице, цементом заливали стены домов, — а потом спали, чтобы утром начать все сначала. Жили эти несчастные не более тридцати лет, так рано они изнашивались. Никогда не забуду, как подошла ко мне за подаянием девочка лет тринадцати, и такая мольба была в ее огромных черных глазах! Что-то подобное было на Руси. Было, было…

Об этом писали, и с некоторыми авторами я согласился или принял их мысли в качестве руководства к режиссуре и актерской игре. Так, Герцен писал о Разине: «Это какое-то метание барса, какие-то опыты мощи, несознательной, но страстной, удаль, дерзость, отвага». А вот Добролюбов: «Вообще не может один или даже несколько человек произвести в массах волнение, к которому они не подготовлены, которое не бродит уже в умах их вследствие фактов прошедшей жизни». «Эпоха Стеньки Разина — кровавая, громкая, блестящая, приведшая в ужас и ожидание, по словам современников, не только Московское государство, но и всю Европу, и бесплодная, как метеор, многообещающая незнакомому с тайнами природы и никогда не исполняющая этого обещания», — снова отзывался Костомаров. Читая эти строки, я щемяще и живо представлял себе картину, как плывут по Волге плоты с виселицами, запущенные царскими воеводами и их подручными палачами. Степан Разин начинал с жестокости: «Нет, не тем я, люди, грешен, / что бояр на башнях вешал. / Грешен я в глазах моих / тем, что мало вешал их». Он зверствовал так же, как его враги зверствовали по отношению к нему и восставшему крестьянству. И восстание тоже было потоплено в крови. Вот он итог недолгой крестьянской воли, ради которой мужик поднимался из своего скотского положения против силы и власти и клал голову на плаху. Из-за этого же сладкого соблазна свободы через столетия в народной памяти стерлись ужасы кровавых восстаний, но сохранился образ мужицкого батюшки-царя.

Дикая Россия… Не понять ее умом… У Дмитрия Астрахана я снимался в сериале «Все будет хорошо!». Съемки шли под Санкт-Петербургом в таких местах, где хорошо быть не может в принципе. Кругом грязь непролазная, порушенное производство, безденежье и безнадежное пьянство. Но зрители видели в названии фильма лозунг и верили, что все действительно будет хорошо, и любили фильм за эту веру в будущее, которое лучше настоящего. Расскажи об этом на Западе — удивятся, пальцем у виска покрутят, ведь привыкли тамошние жители бороться за конкретные материальные ценности. А у нас до последнего вздоха дерутся за абстрактную идею. Иные только ради нее и живут в дикой нервной перегрузке, но не дай бог им желаемого: все равно исстрадаются от того, что получили не то, что хотели. Выдумщики мы. Навыдумываем себе сказок и ждем, что чудо случится. И в ожидании чуда, в вере в него проходит жизнь народа из поколения в поколение, в этом, наверное, его судьба. А беда приходит, когда вопреки всему именно желанное чудо наконец случается, потому что никто не знает, что с ним делать… Разве это не русская тема?

13 ноября 2006 года Театр имени Вахтангова отметил юбилейный день рождения. Правда, восемьдесят пять лет — это цифра неофициальная и условная, потому что ни в одной из метрик не записана точная дата появления театра на свет. Но повод для того, чтобы отметить ее всем коллективом, у нас был.

Этот праздник — нечто вроде ордена. Сейчас появилась масса негосударственных орденов, которые учреждаются разными общественными объединениями, финансовыми группами, промышленными корпорациями и так далее. Эти награды, порой размером с консервную банку, раздают друг другу на междусобойчиках, но, пожалуй, такая вольность допустима.

Когда-то в нашей стране в течение тридцати лет лишь один человек имел право командовать другими взрослыми людьми, словно ребятишками, и всецело распоряжаться их судьбами. В условиях деспотии постепенно сформировался особый тип людей — советская общность. Внутри нее все были серенькими и маленькими, зато на их фоне диктатор выглядел гением и большим другом всего на свете. Так возник обидный для народа миф об абсолютном правителе. Но времена прошли, вожжи отпущены, и у людей появилась возможность отметиться. Ведь каждый из нас, реализовывая свою натуру, жаждет быть замеченным и оцененным. Мы тоже человеки, тоже герои. Нам необходимо внимание! И почему бы себя не вознаградить за достижения самодельным орденом? А наш коллективный орден — театральный юбилей.

Иное дело, что восемьдесят пять — это праздник со слезами на глазах. Возраст-то серьезный… Немирович-Данченко говорил, что от создания до смерти театр может существовать не более сорока лет. Когда он умирает, на его месте возрождается новый. Но есть примеры театрального долгожительства и по сто, и по двести лет. Вот и мы в свой юбилей решили собраться, чтобы сообща оглянуться назад и понять, а чем, собственно, живет сегодня наш театр, что происходит вокруг него, сохранилась ли вахтанговская школа и действенны ли по-прежнему вахтанговские методы работы. Также нам необходима память о прошлом. Чтобы сделать ее наглядной, была создана выставка фотографий актеров, которые в разные эпохи составляли славу этой сцены.