Мирослав Дочинец - Вечник. Исповедь на перевале духа

«На море, на окияне, на реке на Иордане дуб златокорый, а в том дубе три гнезда: царь Гадюн, царица Олена, и царевна Веретиница. Послал царь гадюн, и царица Олена, и царочка Веретиница по всем лесам, по всем полям, по всем скальям, по всем болотам гадов созывать из меня молитвенного, рожденного раба, зубы винимать...

Шел святой Егор с осиянских гор и нес гадючие имена и приложил ко мне, рожденному, молитвенному, и опух сошел.

Посылала Пречистая черницу на Сионскую гору, в городе Вавилоне царила Вольга. «Царица, почему ты не научишь, чтоб меня, раба Божьего, гады не кусали?» - «Не только твое потомство научу, но и сама пред Господом Богом крыжем-крестом паду...»

На Сионских горах, на каменных плитах, Семеново гнездо. В Семеновом гнезде Олена змея. Прихожу я к ясному солнцу: «Олено, собери всех лютых змей. Собери, поспрашивай, какая лютая змея уронила жало, пусть она вынимает его, рану залижет, опух снимет...»

Пробудился я от теплого прикосновения. Выпил птичьи яйца полоз и ударид хвостом по тарелке так, что на три части раскололась. И зашипела из-под нее серая глистица и, дергая раздвоенным языком, поползла ко мне. Та гадина, которой я поцелуем припечатал лоб. И я потерял сознание. Ибо приспело время ил помощи, и око людское видеть сие не должно. И не должна сие держать в себе людская память.

Лекарю - лекарево. Господу - господово. От Него главные лекарства и благодать. И каждый достанет их по потребности, по вере и воле сердца. Нет болезней, каких бы человек не одолел с Божьей милостью. Проси, жди и доставай.

Не проси у Бога, что должен сделать для тебя. Проси, чтобы научил, что ты должен сделать для себя. И будет тебе знак, будет совет - через другого человека, через книжку. Через дерево, траву, реку, букашку либо змею.

Я видел, как дерево, в которое ударила молния, стояло усохшим шесть лет. А на седьмом после живительного дождя зазеленело. Что же тогда говорить о человеке - дитяти Божьем.

...Пробудился я от теплого прикосновения. Солнце восходило на мне. Лучи золотом чесали траву и сеялись на мое лицо. Очи ловили кончики той высокой травы, росшей будто с неба. Трава небесная. Я стал на ноги. Тело было легким, а душа-словно непочатая вода в утренней кринице. Я прислонился к дубу, казалось, что мир вращается вокруг моего дуба, кружится неслышно, плавно. Я обнял дуба, как брата, и если бы кто увидел меня, подумал бы, что я сошел с ума. А я приходил к ясному разуму. Я нарождался. И никто не видел тут меня, кроме деревьев. А они не удивлялись.

Смертельного жала не пожалела мудрая гадина, чтоб открыть мне животворящую науку. Пока я жив и живу среди живого, должен кориться сему закону. Ибо я не выше дерева, не мудрее медведя, не чище рыбины, не красивее косицы-цветка. Я лишь равный среди равных. Осколок живого мира, капля тайны сокровенной, плод работы Великого Мастера.

Оглядываясь на свою дотеперешнюю планиду, понимал я, что поступал, точно кукушкин детеныш в чужом гнезде. Этот птенец, когда вылупится, наделен такой чувствительной кожей, что не терпит подле себя никого и ничего. Потому и вышвыривает из гнезда птенцов, и яйца, и даже клюет птиц, его кормящих. А вырастая, еще и гнездо чужое распотрошит - такова благодарность за приют и жертвенное воспитание. Так я и чинил, будто все кем-то для меня приготовлено. Будто Природа - это мой стол. А вот мой вуйко Ферко, если даже на дерево-жердь замахивался, что-то молитвенно просил.

Я научился просить. Я научился благодарить за жертву.

Когда собирал ягоды, орехи и дикие плоды, приговаривал:

«Твоим семенем ты будешь жить в моем теле, твой цвет расцветет в моем сердце радостью, твои запахи будут в моем дыхании. И не гнитьем ты завершишь эту пору, а ответной силой-подарком, чтобы замыкалось колесо жизни».

Когда добывал березовый и кленовый соки, нашептывал: «Я тоже дерево, только ходячее, требующее земных соков. И мои соки тоже когда-то возвратятся в землю и меня запечатают в жбан вечности».

Я и дальше вынужден был добывать для пропитания птиц и рыбу, я знал, что должен научиться охотиться на более крупного зверя, чтобы выжить, перезимовать. И тоже имел для этого благодарственное казание: «Той же силой, что одолела тебя, когда-то буду сокрушен и я, и меня тоже съедят.

Ибо тот закон, что дал тебя в мои руки, отдаст и меня на поживу кому-то. И твоя, и моя кровь - это лишь сок, питающий дерево рая».

Отныне я не брал, а просил и благодарно принимал.

Я уже не высекал в себе ежедневно огонь терпения, чтоб просуществовать день, а сам искрил его в пробужденной душе.

Простой, однако такой совершенный, окружающий мир открывал мне свою науку. Разглядывая покрытую чешуей рыбину в руке, я сообразил, как накрыть свое жилище. Нарезал коры и настилал желобами на бантах-стропилах, а сверху вязал желобы перевернутые.

Когда закончил свою работу, наведался тихий, словно тайный гость, дождь. Вода стекала с гребней коры в нижние корытца и скапывала на землю. Ни одна капля не упала на устланный сухой хвоей пол. Я вышел наружу и залюбовался своей виллой. От нее веяло теплом и покоем. И я знал почему. Я создал эту хижину с такой любовью, будто в ней должна была жить моя Терка-Терезка.

Внезапно на крышу села белая ворона. Возможно, побелела она от старости, а может, такой вылупилась, как это иногда бывает. Ворона зычно каркнула и уронила под мою дверь волошский орех. Я поблагодарил, выдолбил сбоку ямку и присыпал его. А про себя я попросил:

«Береги, орех, мое жилье от беды нежданной, от слабости смертной, сохраняй от молнии и града, обороняй от зверья и духов черных, от людей завистливых. Пусть в оседке моем добро оседает, радость витает, царит мир».

Так знал приговаривать, вгоняя топор в порог новой хижины, древодел Микула, отец моей Терезки.

Во всем новом, прежде всего в беде, ищи что-то вспомогательное и поучительное для себя. И найдешь. Ибо все вокруг обновляется, и сам ты обновляешься каждые семь-восемь лет - как телом, так и духом. Потому не сдерживай себя и не жалуйся, если судьба посылает тебе новое испытание, новую дорогу.

Открой сердце Духу-Он поможет в немощи, подскажет, как молиться, как действовать, как избавиться от беды, победить обстоятельства. Ибо Он всегда с нами, с теми, кто открылся и доверился Ему.

Сладкие мои, два дара спущены нам из горнего ларца за многотрудную юдоль земную. Это детство и любовь. Вот и ныне, когда прислоню седую бороду к лежаку, сквозь пергамент ресниц засветится, зардеет паляница солнца моего далекого детства. И запахнут истомно чебрецы, охладятся мятными росами пяты, позовут в пахучее марево бомкала жестяных колокольчиков. Где-то там, на вязкой рини, остался мой мелкий след, из которого пьет синичка. Где-то там моя цепкая ручонка держит материну руку, пахнущую молоком. Где-то там расцвечены зорями короткие ночи легинства-юности и мягкие, как перо сойки, девчачьи губы.