Эрнст Юнгер - Сады и дороги. Дневник

В полдень супруга бургомистра подала мне к обеду курицу, затем через Нанси я поехал в небольшой городок Залонн, где нашел приют у одного железнодорожника. Здесь мы обнаружили первые брызги немецкого языка; городок этот до Мировой войны был немецким. На узком погосте, обнимавшем церковь, мы увидели ряд свежих могил павших солдат. Из стальных касок, лежавших на них, в лобной части одной имелось пять небольших пулевых отверстий, а выше — длинная и широкая борозда, расколовшая ее.

Через Шато-Сале, Мёрхинген и Баронвилль в Аделанж, который на новых дорожных указателях уже щеголяет названием Эделинген. Здесь немецкий язык не просто преобладает, но становится единственным языком общения. Разместился в доме бургомистра.

Вечером я еще успел пройтись по полям. Их тяжелая, красно-бурая земля нередко скрывает в себе раковины в форме рога изобилия или, точнее, древнеримской погребальной лампы. Мне посчастливилось найти экземпляр, крышка которого осталась закрытой. Правая створка этой окаменелости развилась сильнее; однако неправильность не только не портила ее, но даже поднимала до уровня украшения, поскольку ненормально развившаяся широкая ее половинка была разделена красивой складкой. Так, уже в природе, в процессе развития, предварительно моделируются все те параметры, какие только может изобрести человеческое искусство. Наша свобода заключается в обнаружении изначально сформированного — созидая, мы проникаем к уже сотворенному. Самое большее, чего мы можем достичь, так это предчувствия неизменной меры прекрасного — как, например, под игрой волн Эгейского моря взор угадывает на дне древние урны и статуи. То же самое справедливо и в отношении нашей жизни — удачей можно считать, если нам хотя бы смутно удается ощутить предчувствие того, что, как семя в почве, извечно заключено в ней.

Вечером я размышлял еще о значении раковин и улиток в архитектуре барокко. Тенденция этих существ к завитку и асимметрии уже на природном уровне выражает стремление к новым формам. Рокайли в зодчестве равным образом указывают на зародыш всего склонного к изменению, индивидуального, фантазии. Следовало бы проследить, как он пускает усики.

Впрочем, орнаменту в виде раковины, равно как и всему, что мы видим символически, присуще и противоположное — склонность к длительности, к математическому затвердению, к окаменелости. На примере садов и парков хорошо видно, как взаимодействуют первое и второе. А в пристрастии к зеркалам лучше всего наблюдать прямое встречное движение — человек понимает, что симметрия находится под угрозой, и желает восстановить ее посредством добавления мнимого изображения.

В тайном языке моделей, по которым мы начинаем сегодня строить, вырисовываются долгие периоды уравновешенности, которые последуют за периодами беспокойств. Такой вывод можно сделать также из того, что все большее количество труда сковывается планом; так будущее заранее дает знать о себе.

Нам предстоит провести в этом захолустье еще несколько дней. В домах испытываешь чувство, будто древоточцы и мухи измельчили утварь в труху, а снаружи будто все потонуло под слоем навоза. Бурые ручейки, там и сям образующие подернутые радужной пленкой лужи, сочась и капая, стекают вниз по деревенской улице. Множество разрушенных и сгоревших домов, а по проселкам валяются груды брошеного военного снаряжения. Среди всего этого в глухом и, как мне кажется, вырванном из времени настроении живут и возятся люди; все вместе с таким же успехом могло представлять картину времен Тридцатилетней войны.

Мой шестидесятилетний хозяин — тощий, с длинным, острым и несколько скошенным носом человек, с чаще всего меланхолически-отсутствующим, но все же лукавым взглядом. Физиогномически он напоминает мне птицу, однако из числа давно вымерших. Есть лица, которые принадлежат такому типу людей, о котором лишь смутно догадываешься, но толком так ничего и не знаешь. Надо бы основательно проштудировать фавнов под коньками большого собора, чтобы получить представление о такого рода характерах.

В первой половине дня явилась в дом женщина лет тридцати и попросила помочь ей выкопать мужа, который погиб недалеко отсюда за считанные минуты до прекращения боевых действий. Ее лицо перекосила переполнявшая ее боль, хотя мой хозяин и сказал, что нельзя-де так убиваться. Она, например, заявила, что готова руками вырыть покойника из земли, лишь бы еще хоть одним глазком его увидеть. Подобные встречи здесь происходят сплошь и рядом, поскольку бастионы были отчасти заняты местными. Так знакомишься и с непосредственным действием выстрелов, которое обычно так и остается вне поля зрения стрелка. Пуля поражает многое; видишь, как падает птица, и любуешься летящими во все стороны перьями, но не видишь яиц, птенцов и самку в гнезде, куда она никогда уже не вернется.

Вечером я предпринял короткую вылазку в Бушдорф, чтоб навестить Спинелли, и, по свойственной мне привычке, завернул на кладбище, которое, как то нередко бывает в деревнях Лотарингии, подковой огибало церковь. Здесь я обнаружил большую редкость — хранилище костей, которое в виде грота было встроено в стену церковного двора. Содержало оно черепов, вероятно, двести. Нагромождение венчал фриз из прочих останков, а на свободном месте перед ним лежали длинные бедренные и тазовые кости. Складывалось общее впечатление некой кладки выцветших, несколько позеленевших костей, в массив которой была вставлена мозаика темных глазных впадин. Узор их привел меня в замешательство; я как будто почувствовал мягкий морской прибой, бьющий об этот утес смерти. «Мы все жили» — доносилось оттуда. И все же досадно, что сегодня страшатся таких поучительных изображений, высокой пышности смерти, смысл которой еще понимали в эпоху барокко. Грот замыкался деревянной решеткой и низким каменным парапетом, в котором находилось чашеобразное углубление, видимо, для святой воды.

В Эделингене я завел об этом разговор с хозяином, и, как ожидал, тот весьма живо откликнулся. От него я узнал, что прежде умерших со всей округи хоронили в Бушдорфе, потому-то и дорога туда из Эделингена еще и по сей день называется Похоронной. Могильщик, приготавливающий новые места, сносил затем старые кости в это хранилище и укладывал их там слой за слоем. Раньше возвышение из черепов достигало до самого потолка грота; еще будучи мальчишкой, мой хозяин видел его таким. Но поскольку нижние пласты мало-помалу со временем истлевали, высота его осела. Народ знал черепа; каждый мог «показать своих бабушку и дедушку», поскольку ведь было известно, кто лежал в могилах.