Жан Жюль-Верн - Жюль Верн

По возвращении в Кротуа он пишет 20 августа отцу: «Вот я и возвратился из длинного путешествия в Париж, которое прошло довольно легко. В течение десяти дней «Сен-Мишель» стоял у Моста искусств и имел честь вызывать немалые скопления публики. На обратном пути у нас было множество происшествий, и, если бы кораблик задержался еще хоть на день, не знаю, когда бы удалось ему подойти к своему постоянному причалу, так как в Сене совершенно нет воды».

Мы можем добавить, что он вовремя добрался до Кротуа: война была объявлена 19 июля. В августе прусские войска уже проникли во Францию, а затем вскоре последовали поражения при Бори, Резонвилле, Гебвиллере и Сен-Прива.

Домой он возвратился 13 августа, о чем свидетельствует датированное этим числом письмо к Этцелю, в котором он благодарит его за приятный сюрприз, ожидавший его по возвращении: известие о декрете, награждавшем его орденом Почетного легиона [79] [79] Кажется, это последний декрет, подписанный императрицей-регентшей. По иронии судьбы, этот противник монархии наградой своей обязан был умирающей империи. — Прим. автора .

«Вы пишете, что рады были хоть что-то для меня сделать в данном случае. Считайте, что Вы сделали все, абсолютно все, и что только Вам я этим обязан»… Несколько дней спустя он добавляет: «Жду все время известий из Нанта и после этого поеду. Может быть, теперь я решу ускорить это путешествие и предприму его сейчас, не откладывая до зимы. Мы очень обеспокоены тем, что происходит в Париже… Здесь распространился слух, что там воздвигают баррикады. Несомненный факт, что из французских городов вызывают в Париж всех пожарных-добровольцев. Несмотря ни на что, я верю в победу французов на равнинах Шампани, во второе Вальми [80] [80] В битве у Вальми 20 сентября 1792 г. французская революционная армия одержала победу над австро-прусскими войсками и вынудила отступить интервентов. ».

Нервное состояние мужа тревожит Онорину, и она сама берется за перо, чтобы написать Этцелю и поблагодарить за его письмо Жюлю. При этом она делает довольно грустные признания:

«Сегодня утром Ваше милое письмо осчастливило нас, и, может быть, оно вернет радость в наш дом, ведь Вам хорошо известно, что Жюль вот уже несколько месяцев загрустил и все хандрит. Устает ли он от работы? Или она ему труднее дается? Одним словом, он как-то приуныл. И при этом изливает на меня всю досаду, которую вызывает в нем эта хандра. Я замечаю, что он с трудом садится за работу: сел — и тотчас же снова встает, жалуется на все это и винит меня. Что мне делать? Что говорить? Я плачу и прихожу в отчаянье. Когда ему докучает и его утомляет семейная жизнь, он садится на свой корабль, уезжает, и большей частью я даже не знаю куда. Вы вот изо всех сил стараетесь сделать его хорошим писателем. Как Вы думаете, неужели нужно оставить надежду сделать из него приличного мужа? Простите меня за это откровенничанье. Начав писать, я сперва хотела только поблагодарить Вас, но огромная радость, которую Вы нам доставили, побуждает к признаниям…»

Издатель тотчас же ответил на благодарственное письмо своего автора:

«Крестик свой Вы заслужили, каковы бы ни были политические обстоятельства момента… Я рад, что Вы получили его и что я имел к этому некоторое отношение. Напишите же пару слов Вейсу, он вел себя молодцом. Литератор в данном случае дает орден литератору…»

Известие о здоровье отца, которое получает Жюль Верн, крайне тревожно, и, как он сам предполагал, ему приходится поторопиться с поездкой в Нант.

«Приезд мой, — пишет он, — доставил отцу большую радость… Бедняга, я нашел его очень изменившимся, очень постаревшим физически, но с живым по-прежнему умом и сознанием. Семья, где прежде все были такими веселыми, опечалена, да и обстановка, по правде сказать, безрадостная: кое-кто из близких погиб на войне в тех частях, которые больше всего участвовали в активных действиях, или же от них нет никаких известий. Все здесь до крайности восстановлены против императора. Никому и в голову не приходит, что он мог бы вернуться в Париж, безразлично — победителем или побежденным. Ополченцы наши здесь весьма задиристы, только и думают, как бы «дать в морду» офицеру, и их организация проходит с большим трудом. Между тем похоже на то, что новости стали получше. Если пруссаки и окажутся под Парижем, то их будет немного, и мне кажется, что осады вам опасаться нечего. Их выдвинувшиеся вперед части, по-видимому, остановились».

Однако события развертываются очень быстро. Седанская капитуляция 2 сентября, о которой стало известно 4-го, привела к падению Империи. Жюль Верн все еще в Нанте, откуда он пишет Этцелю:

«Что же теперь будет с Вами?… Нашествие продолжается. Пруссаки идут на Париж. Что предпримет Республика? Здесь, как и везде, к новому правительству относятся с большим одобрением. Но один вопрос является важнейшим: есть ли у нас оружие? Все дело в этом, и, к сожалению, кажется, что оружия совершенно нет».

С трудом удается ему вернуться в Кротуа: через Париж ехать нельзя, приходится его объезжать. Дойдет ли до Этцеля письмо, отправленное 21 сентября? Сомнительно, так как дорога на Мане будет вот-вот перерезана. Жюль Верн хочет, чтобы Этцель-сын знал, что у него нет более искреннего, верного, преданного друга и, «что бы ни случилось, ничто их не разлучит. Однако нынешнее ужасное положение слишком напряженно, чтобы все это могло долго продолжаться. Если Париж окажет сопротивление, пруссаки сами вынуждены будут просить мира, так как зима обернется против них. К тому же они не могут обстреливать Париж, не взяв хотя бы одного форта, а говорят, что форты эти неприступны. Нет! Если не будет измены изнутри, они не возьмут Парижа. Провинция готова защищаться изо всех сил. Но нам необходимо оружие, оружие! А здесь его совершенно нет. В Нанте на каждую роту в 400 человек имеется только пятнадцать ударных ружей. Всюду организуется национальная гвардия. Но, повторяю, оружия всюду не хватает».

Жюль Верн опасается также, что прервано будет сообщение с Амьеном. Он лично состоит в Национальной гвардии Кротуа. Онорина с детьми в Амьене с сентября 1870 года: там, в большом городе, они меньше подвергаются опасности. «Пруссаки усвоили весьма отвратительную привычку жечь и грабить деревни, и лучше, чтобы женщины были подальше», — пишет он отцу.

Все же ему удается повидаться с Онориной в оккупированном городе и провести три дня среди пруссаков.

«В нашем доме их четверо, — пишет он отцу, — домом они очень довольны, чему легко поверить! У себя они так не питаются. Им дают много риса, чтобы их крепило, так удобнее. Это тихие, кроткие парни из 65-го линейного полка. Впрочем, Онорина, весьма смыслящая в подобных делах, все отлично организовала. Я возвратился в Кротуа, это мое законное местопребывание, и я должен постоянно находиться там… Париж — герой, но выстоит ли он до наступления голода?… Мы очень мало знаем о Париже и о Луарской армии, которая, несомненно, отступила очень далеко. Есть ли у Вас лично какая-нибудь надежда?»