Василий Бетаки - Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)

Жора Бен, работавший в то время в Мюнхене на «Свободе», как-то специально приехал в Аахен: мы с ним устроили вечер английской и американской поэзии в русских переводах. И заранее раздали тексты. Выглядело это почти как лет пятнадцать тому назад в семинаре у Гнедич.

.Герман Андреев сообщил мне, что в Тюбинген только что приехал питерский поэт Лев Друскин. И дал мне его номер телефона. Я тут же позвонил старому приятелю, которого уж не думал когда-либо увидеть, и, вскочив в машину, поехал в Тюбинген. Он от Аахена километров в четырехстах. Было воскресное утро, и я рассчитывал вернуться к вечеру: занятия в понедельник начинались, как всегда, с утра. Но поскольку скорости на немецких автобанах вовсе не ограничены, то я вполне успел вернуться даже до полуночи. Лёва Друскин! В злом беспоэтном 48 году питерские студентки переписывали в тетрадки лирику никому не ведомого поэта Льва Друскина, только в конце пятидесятых начали издаваться его книги. Человек, с детства живший в кресле на колёсиках, писал так, что никому и в голову не могло прийти, что он инвалид.

На немецкой бесконечно прямой и однообразной автостраде мне всё время вспоминались разные лёвины стихи.

Да, это вот «Делай своё дело, а там будь что будет» мне всегда напоминало незаметный и непреодолимый стоицизм А. Кушнера, да и за лёвиными сверчками в очках мерещился туманный сашин портрет. Стихи о верности искусству. Свою статью о поэзии Друскина, опубликованную ещё года за два до его приезда, я так и назвал «Верность», а другую – «Я не струсил, д'Артаньян».

Реальная связь времён оставляет человеку один путь: быть самим собой. Поэтому в мрачных пятидесятых годах Дом Поэта (с больших букв, нарочно по-волошински, пишу о квартире Друскиных) стал гнездом, откуда вылетели многие питерские поэты, кто громче, кто тише заявившие о своём существовании в начале шестидесятых.

Мне быстро удалось найти улицу и дом (около самого леса, точно как у меня в Медоне) на краю Тюбингена, этого старинного университетского города, где я никогда до того не бывал. Первым, кто меня встретил, был, конечно, Гек – колоссальный белый пудель, точная копия Артемона из сказки о Золотом ключике. Старый пёс узнал меня через семь лет, прыгнул, лизнул в нос, а после этого важно выступая впереди меня, как дворецкий, вошёл в большую комнату и залез снова под стол. С тех пор я не раз ездил к Лёве то домой, то в больницы, где он, бывало, лежал по нескольку недель. Вышли его стихи по-русски и по-немецки, потом и «Спасённая книга» – воспоминания, те самые, из-за которых ему пришлось уехать из СССР. Но однажды он из очередной больницы так и не вернулся. А было ему только семьдесят.

В 1981 году в нашем летнем университете, который опять собрался в Аахене, среди американок блистали уже две темнокожих красавицы: одна прошлогодняя, Кассандра с антильских островов, а вторая – Джилл К. [141] Василий Бетаки Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!) «Мы целовались там, где негде сплюнуть, Где нечем жить – мы жизнию клялись…» Павел Антокольский Так вот: рожденье – дурацкая шутка. Смерть тоже – едва ли прекрасна, Но тот, кто разжился любовью в промежутке, Уж точно, жил не напрасно!!! Ленгстон Хьюз , тогда – постдок Колумбийского Университета в Нью-Йорке… Джилл делила комнату с одной голландкой и как-то вечером пришла ко мне поговорить о своих переводах из Ахматовой. В дверях остановилась на миг – большеглазая, высокая. И «контрастная» фигура, такая, какие только у негритянок бывают, хотя она – половинка, мулатка. Подошла, села за стол рядом. Ну, невозможно: мы разговариваем, я упорно гляжу ей в глаза, а рука сама тянется к шоколадной коленке. Но только я положил ладонь на эту коленку – Джилл быстро глянула мне прямо в глаза, коротко засмеялась, вскочила со стула, мгновенно разделась, повалилась на спину поперёк кровати, раскинула коленки и весело буркнула: «А такое ты, белый, видел?», и всеми пальцами обеих рук распахнула крупные лепестки ярко лилового, влажно блестевшего цветка.

.Утром она, проснувшись раньше меня, убежала тихо-тихо. А подушка ею пахла до самого вечера, когда она пришла опять… И опять – почти до утра. И вот вскоре – вторая моя поездка в Америку. Полтора десятка университетов, переезды, лекции… Три дня, читая лекции в Колумбийском университете, я провёл у Джилл, которая познакомила меня с Гарлемом изнутри, поскольку жила в двух шагах от Шугар Хилл, гарлемского «Сохо». Вечерами на нас часто оборачивались: ведь не каждый день видали в самой сердцевине Гарлема негритянку с белым мужиком. Но никто, кроме её знакомых, с нами не заговаривал – ни на Ленокс Авеню, ни в её переулке, ни в джаз-барах на Шугар-хилл.

Я к тому времени прочел уже довольно много лекций. Из гонораров я купил (всего за сто долларов!) громадный старый «Олдсмобиль», в котором на заднем сиденье можно было даже спать вдвоем, не тратясь на мотель, и мы с Джилл на нём отправились в путешествие – полтора месяца колесили по Штатам от океана до океана и обратно. Но я пишу не путевые заметки, а мемуары, и не письма русского путешественника, а просто рассказы о себе. Поэтому тут не место подробностям о нашем очумелом «путешествии дилетантов»; о Вашингтоне, центр которого так похож на Петербург в исполнении Карло Росси, о марк-твеновской Миссисипи, об атлантическом Пальм Бич, о жуткой аризонской пустыне, о сказочном тихоокеанском Монтерее [142] Василий Бетаки Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!) «Мы целовались там, где негде сплюнуть, Где нечем жить – мы жизнию клялись…» Павел Антокольский Так вот: рожденье – дурацкая шутка. Смерть тоже – едва ли прекрасна, Но тот, кто разжился любовью в промежутке, Уж точно, жил не напрасно!!! Ленгстон Хьюз , где я побывал уже вторично, о мормонском перенаселённом белками Солт Лейк Сити, о медвежьем Йеллоустоуне, о «почти морских пейзажах» Великих озёр, о грандиозной набережной Мичигана в Чикаго, или о кукурузных степях не то Канзаса, не то Арканзаса.

Вернувшись в Нью-Йорк, мы бросили где-то машину, и Джилл проводила меня в аэропорт, а когда я прошёл за паспортный контроль, вдруг пропела вслед: «bye-bye, honey, I'll get married in the morning!». Только когда самолёт поднялся и сигнал «застегните ремни» погас, я вдруг сообразил: да это же песенка старого Дулитла из знаменитого мьюзикла «Му fair lady»!… Но замуж за кого-то она и вправду вышла очень вскоре после нашего путешествия.