Ярослав Иосселиани - Огонь в океане

— Товарищ командир, лодка сильно отяжелела! Трудно управляема! — докладывал механик, хотя я и сам все видел по приборам.

Носовая часть все время тянула вниз, лодка раздифферентовалась. Заниматься дифферентовкой, когда на поверхности моря, где лежал штиль, могло быть замечено каждое, хотя бы даже небольшое, пятно, было слишком рискованно. Но и управлять лодкой становилось невозможно.

Оставалось одно: отойти как можно дальше, лечь на грунт и притаиться.

— Будем ложиться на грунт, — сказал я о своем решении помощнику командира, в обязанности которого входило подготовить предварительные мероприятия к производству маневра.

— А если мы «следим»? Ведь корпус пробит, возможно выделение соляра. Наверху, видно, штиль...

— Штиль-то штиль, — возразил я, — но уже шестнадцатый час. Надо полагать, что вечерняя рябь уже появилась, она укроет, если мы и выделяем небольшие пятна. Во внешних систернах топливо израсходовано, а внутренние целы и невредимы.

Очень осторожно подходя к месту, чтобы не взбаламутить ил, мы легли на грунт в восемнадцати кабельтовых от места последней атаки катеров. Сразу же были остановлены механизмы, которые могли издавать шумы, слышимые за пределами корпуса подводной лодки. По кораблю было объявлено приказание о соблюдении полной тишины.

Гидроакустический пост играл теперь особенно важную роль. Он должен был заблаговременно предупредить об опасности, с таким расчетом, чтобы мы могли успеть сняться с грунта и начать уклонение. Гидроакустик понимал это, специального напоминания не требовалось.

С технической точки зрения никак нельзя было назвать совершенной гидроакустическую аппаратуру подводных лодок времен второй мировой войны, в том числе, конечно, и ту, которую использовал наш корабельный «слухач» матрос Иван Бордок.

Но Иван Бордок очень любил свое дело. Он настолько хорошо изучил аппаратуру, что сам ввел в нее кое-какие усовершенствования. При этом ему пришлось выдержать большой бой с конструкторами, которые не сразу соглашались с ним. И он оказался победителем. Инженеры, вынужденные признать целесообразность применения рационализаторских предложений нашего скромного «слухача», были поражены, когда узнали, что Бордок имеет только семиклассное образование и с техникой впервые столкнулся на подводной лодке. Это был энергичный, напористый, преданный делу человек. Все свободное время он проводил за своей аппаратурой. Он не ослаблял своих усилий даже тогда, когда достиг высокого мастерства. «Зазнаться можно незаметно для себя», — ответил он однажды матросу Поедайло, который выразил мнение, что если много занимаешься одним и тем же предметом, то он надоедает и становится противным.

— Пробоина заделана! — докладывали по телефону из аварийного помещения. — Поступление воды прекращено полностью. Разрешите приступить к осушению отсека?

— Откачивать воду за борт не разрешаю! — сухо ответил я.

Люди, погруженные больше чем по пояс в воду, работали в весьма тяжелых условиях. В изолированном от других помещений отсеке было создано воздушное противодавление для облегчения борьбы с поступлением воды, и подводникам приходилось дышать сжатым в несколько атмосфер воздухом. Это значительно усугубляло их утомление. Однако надо было терпеть. Главное было — обмануть разъяренного врага, оторваться от него во что бы то ни стало.

— Видать, мы сильно насолили фашистам. Никак нас не оставят, — услышал я приглушенные слова Трапезникова.

Я глянул в его сторону, но увидел только ноги, торчащие из-под палубы. Сам он был в трюме и возился с неисправностью в арматуре помпы.

— Да, Паша, сегодня был выход в атаку не на луну, — ответил ему кто-то.

Кто именно, по голосу я не смог определить. Оторвавшись от карт, я заглянул в маленький трюмик, в котором едва мог поместиться один человек.

— Поедайло? Вы что делаете в трюме? — удивился я.

— Помогаю Трапезникову, товарищ командир! — совсем браво отвечал матрос, ухитрившийся улиткой окрутиться вокруг фундамента помпы.

— А кто на записи?

— Механик сам. Он мне разрешил. Один Трапезников не справится, работа сложная...

— Вас просит к телефону Каркоцкий из аварийного отсека, товарищ командир! — протянул мне телефонную трубку механик.

Однако разговор с парторгом пришлось отложить. Басящий голос гидроакустика докладывал:

— Правый катер дал полный ход! Расстояние более двенадцати кабельтовых.

— Сближается с нами или нет? — машинально переспросил я.

— Никак нет, к нам не приближается, товарищ командир, — уточнил Бордок, — но, похоже, идет в атаку.

— По кому же ж он тогда... в атаку-то? — бурчал в трюме Поедайло.

— Наверно, по луне, — шептал Трапезников. — От нас научился, видать. Тут, брат, с кем поведешься...

— Прекратить в трюме болтовню! — прикрикнул механик. Несмотря на напряженность обстановки, в голосе его улавливался с трудом сдержанный смех. — Вы делайте...

Раскатом весеннего грома прозвучала серия бомб.

— Расстояние до катеров более двадцати кабельтовых. Сближения не отмечаю, — спокойно докладывал Бордок, как бы разговаривая сам с собой. — Второй катер дал полный ход. В атаку, вероятно!

— Они атакуют какой-то ошибочный объект, — решил помощник. — Нас, похоже, потеряли.

— Товарищ Каркоцкий, — заговорил я в телефонную трубку, — отсек пока осушать нельзя. Придется продержаться.

— Я не потому вас просил, — возразил Каркоцкий. — Хотел доложить, что у нас все в порядке. Можем держаться, сколько потребуется.

Новая серия глубинных бомб! Катера, несомненно, считали нашу подводную лодку пораженной и бросили последние запасы своих бомб на месте предполагаемой ее гибели просто для полной уверенности. Более сорока минут охотники ходили в слышимости наших гидроакустических приборов. Наконец они исчезли.

— Осушить торпедный отсек! — наконец получил я возможность подать желанную команду. — Приготовиться к снятию с грунта!

Нет возможности описать, с каким чувством внутреннего торжества и бодрости выполнялось экипажем это приказание.

Люди, словно подброшенные электрическим током со своих мест, схватились за механизмы, проверяя и готовя их к пуску и управлению. Корабль ожил. Все пришло в движение. Выбрасывая тонны воды за борт, на полную мощность заработала главная осушительная помпа, за которой так бережно ухаживал Трапезников; трещал компрессор, забирая обратно в воздухохранители сжатый воздух, стравленный в отсек во время борьбы с аварией; в переговорные трубки летели доклады о готовности боевых постов к всплытию с грунта.

— Хоть одним бы глазком глянуть на транспорты. Топим, топим, а их не видим, — сквозь шум механизмов слышал я шепот Трапезникова.