Йонатан Нетаньягу - Письма Йони: портрет героя

Когда вы ссадили меня у дорожного знака, показывающего направление на гору Ция, я понял, что лагерь наш находится в восьми с половиной километрах от шоссе, а не в шести. Короче, мне повезло, что вы меня там ссадили, потому что благодаря этому события развернулись так, что придали субботе полное совершенство. Хорошо, что вы не поехали дальше, так как через 200 метров дорога прекратилась, ее размыли потоки. Даже штабные машины по ней не ездят – я сказал, что мы отрезаны начисто.

Итак, я пошел, и вдруг меня захватил великолепный дождь, под который, конечно, попали и вы. Дорога, как сказано, исчезла, и все, что мне осталось, это весьма сомнительный азимут. Опрокинувшись несколько раз в соответствующее количество вади, я решил, что, в крайнем случае, проведу ночь в прогулках по местности – еще один ночной поход, почему бы и нет? Как только я это решил, настроение мое сразу улучшилось. Но судьба решила иначе. Приближаясь к району лагеря, я увидел сверкающий в темноте свет. Вернее, свет сверкнул один раз и исчез. Было так темно, что я ничего не видел. И я подумал, что это бедуинская палатка или, если мне повезет – наш лагерь. Пока не залаяли собаки, я не понял, куда попал. Крайняя палатка, куда я вошел, была одной из десяти. Положение несколько неприятное, учитывая тот факт, что о том, что я тут разгуливаю, не знает никто. Но ясно одно – вставший ночью с постели бедняга араб наверное проклял миг моего появления. Он просто испугался. Опять-таки спасибо тебе, что посоветовала мне зарядить узи. Я-бы все равно это сделал прежде, чем ступить в освещенное пространство, но хорошо, что ты об этом подумала. Вначале он смотрел со злобой, особенно увидев, что я один, но после того, как я сказал ему "Шалом" и будто невзначай похлопал по узи – так, в виде намека,

– он замолчал и пустил меня внутрь. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел вокруг в изобилии верблюдов, ослов, коз и собак. Вежливо объяснил ему, что не намерен отсюда двинуться, пока идет дождь. Забавно было по* говорить, так как с трудом нашлось несколько общепонятных слов.

Короче, просидели мы у разведенного им огня часа два. Хозяин был вовсе не готов к приему гостей. После примерно получаса, когда он понял, что я его не съем, и что, в сущности, просто радуюсь огню и даже в знак доверия снял с себя оружие и положил его рядом – мы совсем подружились, и под конец он даже предложил у него заночевать – то, что мне даже в голову не пришло. Сидели и болтали, а больше молчали. Примерно в половине двенадцатого^ождь прекратился, мы расстались, и он облегченно вздохнул. По правде говоря, я так привык к огню, к защищенному от дождя месту, к плачу проснувшегося за перегородкой ребенка, к храпу верблюдов в полуметре от себя, что жаль было уходить, но… Прибыл я среди ночи в наш лагерь и застал его в еще более плачевном состоянии, чем описанное мной. С тех пор кое-что подправили.

Любимые пала, мама, Биби и Идо! 5. 4. 66

Справил пасхальный седер, как положено. Присутствовала семья Бармейеров, сестра Марты с семьей и я. Что вам сказать? В таком седере я не участвовал уже много лет. Так симпатично, так сердечно, серьезно и наполненно, что достойно самых высоких похвал. Во главе стола сидел Цви, который начал с собственных разъяснений и предисловий, и я совсем расчувствовался. Агаду прочли с начала до конца, и не было такой подробности, на которой бы не остановились, как подобает. Цви обращал наше внимание не только на смысл слов и молитв, но также и на красоту песен, на ритм, на проблемы огласовок и т.д. Марта приготовила царское угощение, после которого мы продолжали заполночь читать Агаду и петь. Даже не заметил, что время – час ночи.

С некоторых пор я командую взводом парашютистов, и скажу вам одно – никогда, за всю свою службу, я не чувствовал такого глубокого удовлетворения от того, что нахожусь в армии, и не получал от нее так много, как за последние недели.

Дорогой папа! 9. 4. 66

Начал я читать твою книгу и очарован ею. Не хочу брать ее с собой в армию, в полевых условиях книга может порваться, а она мне очень дорога.

Цви ее тоже читает и не переставая нахваливает ее и тебя. Прямо не может успокоиться. Наверное, сам написал тебе или еще напишет.

Любимые папа, мама, Биби и Идо! 15. 5. 66

Кажется, уже несколько недель ничего от вас не получал. А может, я ошибаюсь: время в эти дни потеряло для меня свое обычное значение.

День не имеет начала, длится от восхода солнца через полуденное его полыхание до вечерней прохлады, и оттуда – к темноте ночи и дальше – к бледному месяцу и полуночным звездам. Глаза закрываешь после двух часов ночи и снова открываешь их с трудом в 4. 30, к началу нового дня.

Один такой заполненный учениями день вызывает у человека назавтра едва переносимую усталость, будто вся сила высосана из тела. Ослабли руки, а мозг прояснится только через несколько часов. Два таких дня – и ты забыл, что был у тебя когда-то дом, и что есть еще что-то на свете, кроме работы и непрерывного напряжения. Два та* ких дня – начало вечности.

А неделя сменяет неделю со скоростью секунды. Время не ползет, оно бежит. Не успеваешь даже подумать, в чем смысл этих секунд. Время – одна огромная глыба.

В прошлом, когда я был рядовым солдатом, я думал, что преодолеваю препятствия высшей степени трудности. Сейчас, став офицером, я вижу, как я ошибался. 8о-лер- вых, тренировки, которые проходят мои солдаты – гораздо интенсивнее, по-моему, тех, что проходят другие солдаты. Они действительно тяжелы. По 18-19 часов в день изнурительных учений. Сказать "действительно тяжелы" для их характеристики .недостаточно, потому что мои представления о тяжести будут иными, чем ваши. Тяжесть невероятная. А после полуночи, вместо сна, продолжается непрерывное напряжение – ночные тревоги, боевая готовность, поверки, всякие терзания. Если солдат поспит за ночь два часа, то ему повезло. Попробуйте неделями бодрствовать по 22 часа в сутки, учитывая, что затраченные здесь солдатом усилия требуют минимум 9-ти часов сна, а речь идет о человеке, привыкшем к усилиям – и вы поймете, что я хочу сказать.

Раньше я думал, что офицеру удается отдыхать больше солдата – и жестоко ошибался. Каждую из долгих минут во время тренировок я с ними. Я нахожусь в постоянном напряжении. Забот и ответственности – сверх головы, и все бремя командования – на моей шее.

Уже несколько месяцев, как мы находимся "е поле'*, не видим никакой базы, никакого подобия лагеря. Взвалив снаряжение на спину, упираясь с силой ногами в землю, мы каждую неделю переходим с одной площадки для тренировок на другую, одолевая в быстром темпе десят* ки и десятки километров. Ставим походную палатку и продолжаем учения. Вчера ненадолго прервали этот образ жизни. Солдаты кончили тиронут и прибыли в школу парашютных прыжков (на три с половиной недели). Получат малиновые береты и отправятся дальше. Раньше я думал, что "дальше" – это до окончания офицерских курсов, а теперь вижу, что для некоторых это "дальше" значит – без конца.