Георгий Метельский - До последнего дыхания. Повесть об Иване Фиолетове

Пока он говорил, с Фиолетовым успели поздороваться десятки людей, тоже незнакомых. Они спрашивали, как он доехал, откуда он и не нужна ли ему помощь. Запорожный ревниво отстранял их.

— Ивану Тимофеевичу ничего не требуется. Он мой гость.

Домик, где Запорожный снимал комнату, стоял на берегу реки, окнами на воду. Вяло тявкнула собака, но, узнав своего, вильнула хвостом и снова залезла в будку.

— Прошу вот сюда… Осторожно, здесь ступенька, — предупреждал Запорожный.

В комнате стояла кровать, шкафик, стол, этажерка с книгами, на стене висела групповая фотография.

— Как вам нравится мое спартанское жилье? Сейчас мы попросим притащить еще одну кровать, и вы чудесно отдохнете.

Запорожный продолжал суетиться, принес с кухни шумящий самовар, стал доставать из шкафа посуду.

— Простите за нескромный вопрос, — он посмотрел на Фиолетова. — Вы большевик, меньшевик, социалист-революционер? Впрочем, для меня это не имеет значения.

— Не имеет значения? — Фиолетов с настороженным любопытством посмотрел на него. — Большевик. А вы?

— Знаете ли, Иван Тимофеевич, я еще не определил свои политические взгляды.

— И когда же вы собираетесь их определить, если не секрет? — Фиолетов уже не скрывал насмешки.

— О, время пока терпит…

Фиолетову вдруг стало неуютно в этой чистенькой комнате с шумящим самоваром на столе.

— Простите, Семен Пантелеймонович, но я, пожалуй, пойду, — сказал он, поднимаясь со стула.

Запорожный остановился посреди комнаты с чашками в руках.

— Почему? Что с вами?

— Вспомнил, что надо срочно явиться к исправнику, а то, чего доброго, попадет.

— Но ведь там никого нету… Пойдете завтра утром…

— Кто-нибудь есть. Там и с жильем устроюсь. Не смею мешать.

Фиолетов взял свой узелок с вещами и зашагал к выходу. Запорожный недоуменно пожал плечами.

— Никак не могу понять этих большевиков.

Фиолетов вернулся на пристань, устроился на скамейке, где и скоротал ночь, а утром отправился искать уездного исправника, чтобы доложить, что административно-ссыльный Иван Тимофеев Фиолетов прибыл в город Сольвычегодск для отбывания срока надзора.

Резиденция исправника помещалась в трехэтажном здании присутственных мест, которое Фиолетов заметил еще с баржи. В этом же доме находилась почта, казначейство, полиция, тюрьма и тюремная церковь, о чем свидетельствовала возвышавшаяся над железной крышей маковка, увенчанная голубым крестом.

При виде Фиолетова исправник вздохнул. С политическими ссыльными было очень хлопотно. Он даже послал слезное письмо господину губернатору, просил его ограничить присылку в уезд «политиков», а тот продолжал сдать и слать.

— Ну что ж, раз направил губернатор, будем за вами присматривать, — сказал исправник. — Прошения и прочие просьбы на имя вышестоящего начальства надлежит подавать только через меня, — пробормотал он заученной скороговоркой.

Фиолетов прочитал и подписал: «Обязуюсь исполнять все в точности…»

— И еще несколько вопросов, господин Фиолетов. — Исправник взял со стола другой бланк. — Ваше имя, отчество, фамилия… Впрочем это мне известно… Место рождения… Вероисповедание… Были ли под судом? Нет? Так и запишем. А где собираетесь жить? Впрочем, это ваше дело. Хочу только предупредить, что в квартире больше, чем втроем, поднадзорным собираться запрещается.

Когда Фиолетов ушел, исправник вызвал делопроизводителя и продиктовал ему секретное донесение в канцелярию вологодского губернатора о том, что административно-ссыльный крестьянин Иван Фиолетов 12 сентября 1908 года прибыл в Сольвычегодск и водворен на жительство с учреждением за ним надзора полиции.

Политические ссыльные получали от государства пособие, так называемые кормовые и одежные. Фиолетову, как непривилегированному, полагалось на пропитание восемь рублей пятьдесят копеек в месяц. Одежные выдавались два раза в год — на лето одиннадцать рублей и на зиму тридцать шесть рублей девяносто девять копеек.

— Подумаешь, какая точность… — Фиолетов усмехнулся, узнав в полиции об этой царской милости.

— Напрасно смеетесь, молодой человек, — заметил сидевший в участке полицейский. — Будь я на месте государя, я бы и копейки таким, как ваш брат, не дал бы.

Спорить с ним было бессмысленно и небезопасно. Фиолетов держал в руке только что полученные восемь с полтиной, соображая, как их растянуть на целый месяц. Была бы с ним Ольга — вышло бы семнадцать на двоих, она вела б хозяйство, и все было бы хорошо.

Фиолетов все же надеялся, что его прошению на имя губернатора дадут ход, и он, набравшись терпения, ждал, когда подойдет сюда очередной этап, — возможно, с ним приедет Ольга. Правда, уверенности в этом не было.

Одинокую фигуру Фиолетова, каждый день прохаживающегося по пустому причалу, в конце концов приметил начальник дебаркадера.

— Вы чего тут постоянно гуляете, молодой человек? — спросил он дружелюбно.

— Да вот жена должна приехать… Вы не знаете, когда следующий этап прибудет?

— Знаю. Послезавтра к ночи. Так что возвращайтесь-ка домой, молодой человек, а в четверг часам к десяти придете.

…Конечно, в четверг он явился на причал не к десяти часам, а к шести — не хватило выдержки.

Приход баржи с политическими ссыльными местные власти всегда старались держать в секрете, но это им никогда не удавалось, и к восьми часам на пристани появились первые встречающие, а к девяти весь причал уже был заполнен народом.

Баржа показалась вовремя — точная копия той, на которой приехал Фиолетов. Уже совсем стемнело, высыпали звезды. Два керосиновых фонаря на дебаркадере почти не давали света, но на барже горели огни, и были видны сгрудившиеся на палубе пассажиры, конвой, швартовая команда с пеньковыми тросами в руках. Те, кому полагалось сойти, стояли отдельной группой, человек десять — двенадцать.

Ольги среди них не было.

«Что же это такое!» — чуть не вскрикнул Фиолетов, и в этот момент услышал ее голос:

— Ванечка! Я здесь… — Она стояла на куче канатов, валявшихся на палубе, и, увидев Фиолетова, подбежала к борту. — Меня в Яренск везут!

— В Яренск? — Он чуть не задохнулся от обиды на свою судьбу.

Фиолетов стоял внизу, задрав голову, и смотрел на свою Ольгу. Слабый свет фонаря освещал ее похудевшее лицо, белый платок, из-под которого выбивались толстые косы.

— Как здоровье? Я так волновался…

— Поправилась, как видишь… Я не знала, куда тебя загнали. На каждой пристани искала, все глаза проглядела.

— Я тоже каждый день сюда ходил, тебя встречал.

— Вот и встретились… — Она горько усмехнулась, — чтоб сразу расстаться.

— Не положено разговаривать, барышня. — К Ольге подошел пожилой конвойный солдат.