Виктор Лопатников - Горчаков

В дни, когда писалась эта книга, произошло малозаметное, но символическое событие. Часовых дел мастера — любители из ФРГ, гостившие в июле 2000 года в Петербурге, отреставрировали некогда принадлежавшие Александру II старинные часы. У них необычайная конструкция: вокруг главного, большого циферблата, символизирующего центр — столицу Российской империи, расположились шестьдесят шесть малых, на которых написаны названия губерний. Стрелки главного и всех других часовых механизмов неподвижны — вращение совершают сами циферблаты в точном соответствии с тем часовым поясом, где располагалась каждая из губерний. И такое решение, по-видимому, не случайно. В этом есть глубокий символический смысл: за движением времени должна поспевать вся Россия — с ее центром и губерниями.

Часы удалось настроить и запустить лишь спустя полтора столетия. Это обстоятельство невольно наводит на мысль: не пришло ли время, когда будет наконец отлажен механизм государственного управления Россией, когда слаженно заработают все его звенья? Быть может, новый век высветит, извлечет из забвения итоги царствования Александра II, смысл служения его сподвижников. Остается надежда: придет такая пора, когда Россия найдет силы довершить однажды начатое большое и нужное дело.

На рубеже шестидесятых годов прошлого века Герцен писал: «Новое время сказалось во всем: в правительстве, в литературе, в обществе, в народе. Много было неловкого, неискреннего, смутного, но все чувствовали, что мы тронулись, что пошли и идем. Немая страна приучалась к слову, страна канцелярской тайны — к гласности, страна крепостного рабства — роптать на ошейник. Правительство делало, как иерусалимские паломники, слишком много нагрешившие, три шага вперед и два назад, один все же оставался…» [108] Цит. по: История России в XIX веке Т. 4. С. 187.

Еще более живописную картину времени начала царствования Александра II оставил И. С. Аксаков: по мнению лидера славянофилов, талантливого писателя и публициста, «это была эпоха попыток, разнообразных стремлений, движения вперед, движения назад; эпоха крайностей, одна другую отрицающих, деспотизма науки и теории над жизнью, отрицания науки и теории во имя жизни; насилия и либерализма, консервативного прогресса и разрушительного консерватизма, раболепства и дерзости, утонченной цивилизации и грубой дикости, света и тьмы, грязи и блеску! Все в движении, все в брожении, все тронулось с места, возится, копошится, просится жить! И слава Богу!» [109] Цит. по: Жирков Г. В. История цензуры в России. XIX–XX вв. М., 2001. С. 100–101.

Подобного прежде не было и, казалось, не могло быть. Допустимым и приемлемым ранее признавалось лишь то, что, несмотря ни на какие обстоятельства, придавало самодержавию привлекательный облик. Искусство было официальным, а журналистика — послушной. Всякое инакомыслие, бросающее тень на порядки и способы управления, подавлялось. Власть, прислушиваясь к выразителям иных взглядов, стремилась нейтрализовать тех, кто посягал на святая святых — авторитет монархии. Для тех, кто пытался противопоставить себя официальной власти, диссидентство становилось единственным способом сохранить право на пристойную жизнь.

В художественной жизни и публицистике времени Николая I царили явления разного порядка. Было бы неверным считать, что тогда противостояли друг другу только Пушкин и Булгарин. Власть по-разному относилась к представителям творческих профессий, преследуя одну лишь цель — держать под контролем все, что могло в той или иной форме разрушить благостные представления о положении в стране. Перед искусством ставилась задача не только обслуживать эстетические вкусы и потребности правящей элиты, но и находить оправдание текущей политике. Для поддержки готовых идти на компромиссы власть средств не жалела, творческая же судьба многих независимых представителей искусства и литературы того времени была трагичной. Однако именно в этой удушающей атмосфере тотального контроля над общественной мыслью и художественной жизнью появление самобытных, противоречащих официальной доктрине произведений обретало особое политическое звучание.

Как известно, литературно-художественный процесс развивается по своим законам. Попытки втиснуть его в рамки тех или иных политико-экономических условий или объяснять его движением неких социально-классовых явлений — дело неплодотворное. Создание выдающихся творений мировой культуры, взлеты человеческого гения происходили и происходят не по политической указке, не по воле властителей, и можно говорить лишь о некой взаимосвязанности общественных и литературно-художественных процессов, определяемых нравственным состоянием общества, масштабом назревающих государственно-политических проблем. Именно вопреки, а не благодаря николаевской политике состоялись Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Тургенев…

Как бы ни противилась власть, процесс демократизации знания вызывал приток новых интеллектуальных сил, размывал некогда монопольное положение дворянской культуры. Несмотря на ограничения, действовавшие в николаевское время, и тогда уже было трудно препятствовать притоку нового, жаждущего знаний и открытий пополнения из разночинной среды. С началом реформ 1860-х годов эти ранее дремавшие силы вышли наружу.

Какими бы ни были исторические условия николаевской эпохи, ее особая ценность в глазах потомков заключается именно в произведениях представителей прогрессивной русской мысли, в явной, а чаще в завуалированной форме отвергавших незыблемость абсолютизма и его социально-экономического фундамента. Благодаря усилиям творческой воли и таланту литераторов и публицистов продолжались мучительные поиски ответов на духовные запросы российской жизни. Именно они, гонимые и преследуемые, внедрили в сознание мыслящих людей представление об ином предназначении России, возможности иного исторического пути для нее. Казалось бы, отвлеченные литературно-философские раздумья становились единственно возможным средством выражения наболевших проблем, поддержания в обществе протеста, подавляемого властью. Это было невероятно трудно, и требовалось огромное мастерство, чтобы продраться сквозь цензурные препоны, донести до читателей скрытый смысл своих творений. Особенно удавалось это В. Г. Белинскому, в статьях которого, как отмечал современник, «удивляет та ловкость, с какой он умел к рассматриваемому им литературному произведению приплетать жгучие вопросы времени так, что не давал цензуре повода изловить его» [110] Лейкснер О. Наш век. СПб., 1884. Т. 2. С. 256. .