Лидия Обухова - Любимец века. Гагарин

Урал, Урал-река!

Шумлива и глубока!

На этой стороне - Европа, на другом берегу - Азия.

Но глазеть недосуг, они еще насмотрятся. В своих штатских пиджаках и брюках навыпуск, хотя и налетавшие по двенадцати часов, сдавшие мотор, аэродинамику, и прочая, и прочая, они почувствовали себя неуютно в длинном коридоре, через который деловито пробегали подтянутые юноши в зеленом. Несколько дней, пока сдавались экзамены, новички мужественно старались не замечать разницу.

Но настал желанный, нетерпеливо ожидаемый ими час, когда их чубчики и шевелюры попадали под ножницами цирюльников, когда после бани они шли уже преображенными в сапогах и гимнастерках с латунными птичками на погонах. Им дали попервоначалу довольно много времени, чтобы намотать портянки, пришить воротничок, потому что военная служба начинается с опрятности.

Первые месяцы проходили вдалеке от аэродрома: они прилежно зубрили устав, занимались тактическими учениями.

Ранняя осень сменилась поздней. Уже отпылали деревья, и все чаще перепадали зябкие дожди. Мокрые листья прилипали к сапогам, когда учлеты шли строем по деревянному мосту через Урал. И хотя раздавалась предостерегающая команда «Не в ногу!», им было трудно сдержать ликующее чувство единства, когда подошвы так крепко отщелкивают шаг, а руки ладно, красиво взлетают в такт движению.

Строй рассыпался лишь на том берегу. Тогда жидкий лесок Зауральной рощи оглашался гомоном: кричали «ура!», бегали в атаку.

Несмотря на повторяемость, каждый из этих дней был по-своему дорог Юрию Гагарину. Он постоянно помнил, что живет в осуществившемся желании. Засыпал и просыпался с отчетливым ощущением удовольствия. И от серебряно-туманных на позднем рассвете высоких окон, и от первых белых мух над крышами.

Кроме того, он готовился вот-вот вступить в самую яркую человеческую радость - в любовь...

Город нашей любви так же значителен в памяти, как и тот, в котором мы родились. От него начинается иной отсчет времени. Хлебный, мукомольный степной Оренбург запал в память Юрия своим не обыденным, а поэтическим обличьем. В тот первый день на юру возле училища его глаза будто утонули в голубоватой протяженности степи, реки, Зауральной рощи. Он еще не знал, что в иные весны рощу затапливало: вешние воды подымались тогда до самых чердаков; он еще не видел, как летом вокруг города штопором закручивались внезапные смерчи и пыль вытягивалась узким столбом. И даже яростная короткая весна еще ни разу не обрушивалась при нем на степь и палисады. Сначала разноцветными мелкими тюльпанами - розовыми, желтыми, красными, белыми; казашки продавали их корзинами по всему городу, а затем сиренью, которая и расцветала, и успевала отцвести, казалось, за одни сутки. Так же коротко, но прекрасно цвели ландыши; крупные, с ноготь, в полнокровных прохладных листьях. Им все приезжие удивлялись: откуда бы взяться таким гигантским бубенцам в редких перелесках, на топких полянах?..

Многое в Оренбурге было непривычно для Юриного глаза. Тюльпаны называли здесь подснежниками; дворы мели жесткими, как проволока, чилигозыми вениками. На сенной рынок приезжали из степи казахи с меховыми малахаями на головах, казашки в плюшевых безрукавках-жилетах, повязанные цветными платками. У казахов были дубленные ветром лица; летом сильно и сухо дышала на город степь.

Когда начиналась жатва, по улицам шли днем и ночью грузовики с прицепами. В год приезда в Оренбург Юрия область получила орден за большой хлеб. Старинный город с 1743 года нес охранную службу уральских горных заводов. Но также служил и стыком торговых связей Европы и Азии.

Свою давнюю историю имели рабочие-паровозоремонтники: с оружием в руках они боролись против белогвардейского генерала Дутова.

А училище, куда попал Гагарин, встречало новичков прежде всего портретом великого летчика нашего времени Валерия Чкалова - его имя носил тогда город.

Первая оренбургская зима на радость лыжникам легла сразу глубоким снегом. Начались азартные кроссы. Уже замаячила невдалеке новогодняя елка с ее праздничным увольнением, танцами в медицинском училище... Но прежде будущие летчики принимали присягу: «Я, гражданин Советского Союза...» Теперь они уже точно знали, что невидимая «военная косточка» вкоренилась в их позвоночники и будет только твердеть и твердеть.

Здесь мне кажется уместным оговориться. По разным поводам применительно к Гагарину обильно употребляются эпитеты «скромный», «застенчивый», «смущенный». Сложившись в некую сумму, они могут вызвать образ тихони и паиньки, что никак не соответствовало действительности. Напротив, Юрия отличала внутренняя уверенность в себе, словно он всегда был убежден в счастливом исходе любого дела, за которое брался. А смущенным, ошарашенным, растерянным он вообще бывал чрезвычайно редко. Даже получив тройку («первое мое личное чепе»), он хоть и «похолодел», но тотчас трезво объяснил себе, что отметка выведена справедливо. (Так же, впрочем, как через несколько дней справедливо исправлена им на «пять».)

Для подтверждения этой гагаринской черты - уверенности и несмущаемости мне кажется очень любопытным рассказ преподавателя А. Резникова (кстати, «автора» этой самой тройки). Он припомнил такой случай:

- Однажды, войдя в класс, я увидел плотный табачный дым. У стола стоял Гагарин с зажженной папиросой и небольшим агрегатом двигателя в руках, «Что это значит?» - строго спросил я.

Вокруг наступила мертвая тишина. Гагарин покраснел, но не от смущения. Он был похож на увлеченного чем-то человека, которого вдруг ни с того ни с сего оторвали от дела.

«Разрешите доложить, товарищ подполковник. Я изучаю топливный насос двигателя». Тон у Гагарина был явно обиженным. «Здесь полно каналов насверлено, они идут во все стороны, а куда и как - понять трудно. Приходится запрещенными методами действовать, чтобы яснее было, В одно отверстие дунешь и сразу видишь, откуда дым выходит...»

У подполковника хватило находчивости под любопытно-ожидающими взглядами курсантов отшутиться: мол, лучше бы все-таки столь оригинально найденный способ испытывать в курилке.

Нет, Юрий не трусил внезапных выговоров и не старался уклониться от чего-то неприятного, что могло ожидать его в разговоре. Он не робел докопаться до сути запутанной коллизии, хотя бы она привела в конечном счете к признанию собственного промаха! И это тоже подтверждают многие.

1956 год прошел в полетах. Сначала на том же Як-18, а потом и на реактивных МиГах.

Гагарин и его друзья полностью вкусили упоение полетом. Небо поворачивалось во всех ракурсах. Как далеко ушел Юрий от наивной «коробочки» над травяным аэродромом ДОСААФ! Теперь он безбоязненно бросал машину и свое собственное тело в штопор, в вихревое крутящееся падение, когда скорость, которая одна лишь и поддерживает крылья, становится критически низкой, зыбкий воздух проваливается под тобой, словно летишь в открытый люк. А потом острое чувство освобождения и победы, чувство абсолютной устойчивости в упругом небе на крепких воздушных слоях, надежных, как земная кора.