Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Реформатор

И вот теперь, в 1957 году, новая встреча, и снова интересы академика и отца совпали. Лаврентьев хотел построить свой, лаврентьевский академический центр под Новосибирском, а Хрущев искал союзников в деле рассредоточения науки.

Начиналось же все так: Лаврентьеву к тому времени порядком наскучила размеренная московская жизнь, у него руки чесались заняться «настоящим» делом. По началу, как вспоминала его жена Вера Евгеньевна, он рвался на Сахалин. Мысль о создании академического городка в Сибири пришла в голову соседу Лаврентьева по даче Сергею Алексеевичу Христиановичу, занимавшему должность научного руководителя ЦАГИ. Он не поладил с директором. Разгорелся скандал. Министр принял соломоново решение: уволил обоих — и директора, и научного руководителя. Христианович устроился в Институт химической физики к академику Николаю Николаевичу Семенову, но и там не ужился. Так у Христиановича появилось свободное время, и, задумавшись о судьбах советской науки, он пришел к тому же заключению, что и отец: в атомный век слишком опасно сосредотачивать практически все научные учреждения в одном месте.

Лаврентьеву мысль Христиановича понравилась, и он взялся за ее реализацию. Они стали обдумывать записку Хрущеву. В процессе подготовки предложений к Лаврентьеву и Христиановичу присоединился Сергей Львович Соболев, еще один математик и академик, бывший директор Математического института имени В. А. Стеклова. Он, человек с характером, как и Христианович, не поладил с начальством, с президентом Академии наук академиком Александром Николаевичем Несмеяновым, и тот его просто выгнал с работы. Соболев ушел к Курчатову в Институт атомной энергии, но и с Курчатовым они разругались.

В начале 1957 года Лаврентьев посчитал подготовку материалов законченной и позвонил Хрущеву. Отец обрадовался старому знакомому, они не виделись уже более семи лет, и назначил встречу. Лаврентьев не мог найти более удачного времени для представления своего предложения. Отец все раздумывал, никак не находил кандидата, который взялся бы за «расселение» московской науки, и тут появляется доброволец — Лаврентьев, а с ним еще два маститых академика.

В записке Лаврентьев замахнулся создать в Сибири не просто Академический научный центр, а самостоятельную Российскую республиканскую академию наук. Все союзные республики, кроме России, имеют национальные академии. С этим он и пришел к отцу. Отец усомнился в целесообразности такой затеи и стал его отговаривать. Сохранилась запись их разговора.

— Во-первых, звание союзного академика много привлекательнее республиканского, даже российского, — начал приводить свои аргументы Хрущев.

Он понимал, что лаврентьевская крамола вызовет в Президиуме Академии бурю и ее президент Несмеянов сделает все возможное, чтобы не допустить появления соперника на российской земле. Начнутся протесты, а если Лаврентьев, с его, Хрущева, помощью все-таки настоит на своем, то многоопытный Несмеянов найдет способы если не «замотать» вопрос, то всемерно замедлить реализацию столь важного для страны предложения. Всех этих соображений отец Лаврентьеву не высказал, только спросил:

— Кому отойдут существующие московские и не только московские академические научные институты и центры? И что станется с самой Союзной академией?

Лаврентьев замялся.

— Если все по-прежнему останется под президентом Всесоюзной академии, у Несмеянова, то кому нужна такая Российская академия? — продолжал Хрущев.

Сказать «мне» язык у Лаврентьева не повернулся, и он согласился ограничиться Сибирским отделением, в составе уже существующей Всесоюзной академии наук СССР. На том и порешили.

Когда, казалось бы, уже обо всем договорились, у Хрущева возникли новые сомнения, как Лаврентьеву удастся сагитировать достаточную для начала исследований группу крупных ученых. Новосибирск, по московским меркам, заштатная глушь, кто туда поедет?

— Поедут, — успокоил Лаврентьев, — надо только заинтересовать людей, выделить специальные, сибирские вакансии при выборах в Академию наук. Когда же построим новые институты, проблема вообще отпадет, от талантливой молодежи отбоя не будет.

Лаврентьев исходил из собственного опыта, в Киев в 1939 году его привела перспектива избраться в украинские академики и возглавить местный институт математики. По сибирским же вакансиям выбирать станут не в республиканскую академию, а в главную, общесоюзную. Тут мало кто устоит.

Отец одобрительно заулыбался, к встрече с ним академики подготовились обстоятельно, предусмотрели все мелочи. Одобрив в принципе идею создания Сибирского академического центра, отец сказал, что необходимо специальное решение ЦК и правительства. Средства на строительство научного центра в Сибири потребуются немалые.

Подготовку всех необходимых документов отец поручил Шепилову, он все больше полагался на него в делах, связанных не только с идеологией, но и наукой. Но, несмотря на его прямые указания, дело застопорилось. Шепилов натолкнулся на резкое неприятие затеи Лаврентьева и со стороны президента академии Несмеянова, и со стороны министра высшего образования Владимира Петровича Елютина. С последним требовалось согласовать учреждение в Сибири параллельно с научным центром еще и университета.

Несмеянов считал, что Лаврентьев грубо нарушил субординацию: пошел к Хрущеву без согласования с Президиумом Академии, а своеволия Александр Николаевич не допускал. К тому же, Несмеянов, по специальности химик, считал куда более важным недавно начатое строительство биохимического научного центра в Пущино, под Москвой. Он опасался, что Сибирская «блажь» Лаврентьева оттянет выделенные на Пущино средства. Так и получилось. Пущино вскоре отошло на второй план, и работы там возобновились в полном объеме только в 1963 году, когда строительство Академгородка в Сибири подходило к завершению.

И главное, как Несмеянов, так и Елютин считали, что в Сибирь стоящих ученых не заманить. Все это выброшенные деньги. Сибирский научный центр обречен на серый провинциализм.

— Никто туда не поедет, — так и заявил Несмеянов Лаврентьеву, когда последний заявился к нему за визой на проект постановления правительства.

Лаврентьев в ответ стал перечислять фамилии академиков-добровольцев: одного, другого… третьего.

— Что вы говорите? А я считал его умным человеком, — услышав фамилию пятого по счету академика, в сердцах воскликнул Несмеянов. Поставить свою подпись на документе Александр Николаевич отказался.

Из Президиума Академии Лаврентьев направился в Министерство высшего образования.

— Ничего у вас из этого не выйдет, — увещевал его Елютин. Линию поведения они с Несмеяновым согласовали заранее. — Поверьте, у меня большой опыт по переводу некоторых высших учебных заведений из Москвы на периферию. После выхода решения о переводе шесть месяцев они готовятся к переезду. За это время практически все, особенно хорошие, профессора и доценты устраиваются в другие вузы Москвы. Разбегаются и студенты. В намеченный срок на новое место едут директор и секретарь партбюро. Они берут с собой вывеску вуза и некоторое количество оборудования, на новом месте получают помещение, прибивают у входа вывеску, преподавателей и студентов набирают из средних школ и заводов. Больше неоткуда. Считая задание правительства выполненным, директор и парторг возвращаются в Москву, где устраиваются как хорошо проявившие себя организаторы.