Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

В ожидании ответа отец сделал следующий шаг. К тому времени число американских взрывов достигло сорока. Чтобы не связывать себя, он выбрал форму заявления ТАСС. Во всем мире знают, что заявления ТАСС писались в Кремле. Соответственно к ним и относились. ТАСС пригрозил: «СССР не может допустить ущерба безопасности своей страны и в случае неполучения ответа вынужден будет возобновить испытания». Он снова ждет реакции. А в ведомствах вовсю развернулась подготовка к испытаниям. Оставалась только санкция верхов.

Наконец американцы завершили свою серию взрывов. К концу октября их накопилось около полусотни. Отец получил послания от президента Соединенных Шатов Америки и премьер-министра Великобритании. В них предлагалось прервать испытания на год, а затем вернуться к обсуждению этого вопроса.

— Они нас за дураков держат, — так кратко комментировал послание отец.

Успокоившись, он пояснил, что, по мнению специалистов, год — оптимальный перерыв между двумя сериями испытаний. Столько времени требуется на обработку замеров, осмысление полученных результатов, доработку конструкций. Таким образом, через год Запад продвинется еще на шаг вперед, а мы останемся на старом месте. Конечно, им выгодно такое решение.

Моя реакция оставалась прежней. Я осторожно заметил, что в ответ на столь очевидный обман нам стоит провести свои испытания и переговоры начать на равных.

Отец только покачал головой.

Вскоре я узнал, что отец наконец решился и эксперименты начнутся через несколько недель. Как-то вечером он сказал, что переоценил готовность американцев к соглашению. Но отец сохранял оптимизм, раньше или позже решение принимать придется. Сейчас мы испытаем только то, без чего невозможно обойтись.

Взрывы прошли удачно. Р-12 получила боеголовку мощностью около одной мегатонны. Колоссальная величина по тем временам. Нас тоже ожидали приятные вести: эквивалент боезаряда П-5 увеличился более чем втрое, с двухсот до шестисот пятидесяти килотонн.

Что испытывали еще, я сказать не могу. Я знал далеко не все. Испытания заняли чуть больше месяца. Затем снова установилась тишина. Взрывов ни мы, ни американцы не производили, но и переговоры об их запрещении шли вяло. Конца этому не предвиделось. Отец нервничал: раз не удается договориться, значит, там, за океаном, держат камень за пазухой, выжидают удобный момент, готовятся. Атомщики не прекращали ни на день работу и у нас. А раз так, то и испытания не могли не возобновиться. Вот только чьи нервы сдадут первыми?

Осенью 1958 года залихорадило в Германии. Политическая температура то поднималась, то чуть падала. Отец все пытался увязать несовместимое: мирный договор с единой Германией с существованием двух германских государств — капиталистической ФРГ на западе и строящей социализм ГДР на востоке.

И все это в условиях осажденной крепости, которую, стоит только зазеваться, могут атаковать враги. Несмотря на все призывы к миру и дружбе, ощущение угрозы не проходило ни в Кремле, ни в народе. Социалистический лагерь, осажденный лагерь, военный лагерь — вот терминология тех лет. Отсюда, как залог безопасности, — крепкие границы, исключающие проникновение в наше расположение как враждебных сил, так и лазутчиков, стремящихся выведать наши секреты.

Отец добился мирного сосуществования. Новый политический термин знаменовал собой первый шаг — предложение не рассчитывать на войну как на единственное средство решения межгосударственных проблем. И не более.

Мы держали оборону монолитным социалистическим лагерем. С недавних пор в него вступила ГДР, наследница нашей доли, полученной в результате раздела поверженной фашистской Германии. Ни канцлер Западной Германии Аденауэр, ни американские президенты не желали признавать существование Германской Демократической Республики как независимого государства — союзника СССР. В их понимании право на жизнь имела только одна Германия — Западная, их союзник, а на востоке — это так, территория, и управляет ей не правительство, а режим Ульбрихта. Раньше или позже ему придет конец. Отец с этим согласиться не мог и не хотел, он требовал не только констатации равенства СССР и США, но и уважительного, равноправного отношения к нашим союзникам, в том числе к их границам. И тут нашла коса на камень: разделительную линию между двумя Германиями американцы считали демаркационной, пересекая ее, они не возражали против предъявления документов, но только советским пограничникам, восточных немцев они не замечали в упор.

Отец настаивал, предупреждал, что он, как только заключит мирный договор с ГДР, тут же передаст ей контроль над границей. США угрожали в этом случае применить силу.

Наиболее выпукло эти несуразицы проявлялись в Берлине — там разделительная полоса пролегала по улицам города, через нее свободно курсировали поезда метро и электрички. Перешел на противоположный тротуар, а дальше можно беспрепятственно разгуливать по всей территории ГДР. Раздолье для разведок и политических провокаторов. Так рассуждал отец, и так до отца рассуждал Сталин. Будем объективны, так же думали и на Западе.

Сталин попытался разрешить проблему путем ассимиляции Западного Берлина. Действовал он по-солдатски просто: объявил блокаду. Логики он придерживался гулаговской — оголодают, на брюхе приползут. Не оголодали и не приползли, выручил воздушный мост. Зато отношения с союзниками испортились донельзя. Дело чуть не закончилось войной. Пришлось срочно заключать новое соглашение, оговаривающее правила доступа западных стран в Берлин. Во многом оно для нас оказалось более жестким, чем Потсдамские протоколы. Наученные горьким опытом, западные союзники цеплялись за каждый пункт, за каждую мелочь.

Собственно, отца волновала та же проблема, что и Сталина: на территории социалистического лагеря оказалось инородное включение, если его не получается ассимилировать, то следует хотя бы нейтрализовать.

Цель сохранилась, но методы ее достижения отец избрал иные. Он не собирался грозить голодом, те времена, к счастью, ушли безвозвратно. Отец надеялся соблазнить западноберлинцев бескризисной социалистической экономикой, процветанием.

Ему виделось, как ориентированные на Запад торговые связи одна за другой заменяются устойчивым восточным партнерством. Жизнь становится все лучше, краше, и постепенно Западный Берлин из политического противника превращается если не в союзника, то, по меньшей мере, в благожелательного нейтрала. Впервые отец эти мысли в осторожной форме высказал в начале года в интервью западногерманским журналистам. На них в мире не обратили особого внимания.

Вот как отец воспроизводит в мемуарах ход своих рассуждений: «ГДР не могла согласиться на условие Западной Германии, а Западная Германия, если надо будет выбирать, тоже не согласится создать единую Германию на социалистической основе. Надо было разработать предложения, которые бы закрепили статус-кво. Мы считали: капиталистическая часть Германии и социалистическая часть, каждая признается самостоятельной, что фиксируется. Каждая подписывает мирный договор. Западный Берлин и сейчас существует отдельно, на особом статусе. Было предложено Западному Берлину дать статус вольного города.