Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

В последующие дни отец постарался сгладить негативные впечатления от вчерашней размолвки. Держался с гостем подчеркнуто доброжелательно. Эмоции не должны брать верх над разумом. Особенно в преддверии столь важных переговоров. Правда, в разговорах со своими он подчеркивал, что в проявленной им задиристости есть своя положительная сторона: «Пусть президент знает, с кем ему предстоит иметь дело».

Теперь связанные с выставкой мероприятия, встречи, беседы наполнялись новым содержанием. Каждый жест рассматривался в свете предстоящей встречи в США. Будущие партнеры приглядывались, примеривались друг к другу.

На выходной отец отвез Никсона на гостевую дачу Ново-Огарево в Усово. С утра предупредил, что обедать домой не вернется, целый день проведет с гостем.

На встрече отец был сама любезность: они гуляли, катались по Москве-реке на катерах. Завидев группки людей на берегу, отец увлекал к ним своего гостя, представлял его и призывал убедиться, что в нашей стране живут свободные люди, а не «рабы коммунизма».

Никсона встречали тепло, жали руки, вспоминали о совместной войне с фашизмом. Такая встреча стала сюрпризом не только для гостей, мы сами еще год назад не могли себе даже представить подобного.

Гостю показали все, что он пожелал, кроме ракетных позиций. Показывать пока было нечего.

Когда американцы предложили свозить Козлова на свой ракетный полигон, мыс Канаверал во Флориде, отец посоветовал ему вежливо отказаться.

— Они это делают для того, чтобы потребовать взаимности. Мы им ничего показать не можем, и ему там нечего делать, — подвел он итог обсуждению шифровки из США, в которой запрашивались инструкции.

Отец оказался прав. Никсон вцепился как клещ, проявлял недипломатическую настойчивость в желании взглянуть на ракеты.

Как-то в разговоре Никсон стал выспрашивать отца, какое мы применяем ракетное топливо. Отец ушел от ответа. Когда он рассказывал об этом случае дома, то даже вспылил: «Не вице-президент, а шпион какой-то. Как он не понимает, что выведыванием подобной информации должны заниматься соответствующие службы, это недостойно государственного деятеля его ранга. Он же не в ЦРУ работает».

Никсону так и не удалось увидеть наше «ракетное чудо». Его только поддразнили сообщением в газетах о запуске накануне его приезда высотных геофизических ракет с собачками на борту.

Переговоров по существу практически не велось. В беседах на даче отец стращал гостя ракетами, а Никсон пытался выторговать уступки в Берлине.

Отпуск, сначала в Крыму, затем на Кавказе, отец провел в подготовке к поездке. Громыко курсировал из Москвы на побережье Черного моря и обратно. Одно за другим собирались совещания. В ведомствах на Лубянской и Смоленской площадях готовили обстоятельные справки и в тщательно засургученных пакетах отправлялись отцу.

Тут же, на пляже, помощники отца, усиленные пишущей братией из центральных газет, готовили болванки речей по случаю прибытия и отъезда, на завтраках и ланчах, перед деловыми людьми и журналистами. Подобная суета сопровождает подготовку любого государственного визита.

Как построить разговор с президентом? Где можно уступить? А где следует проявить твердость? На эти вопросы отцу предстояло ответить самому. О будущих переговорах отец думал постоянно: греясь на пляже и плавая в море на надувной камере, а более всего во время вечерних прогулок по ливадийской Царской тропе, проложенной еще во времена Александра III.

Вернувшись с прогулки, он вызывал стенографисток, и начиналась работа. Так постепенно формировалась позиция отца. Он считал, что прежде всего необходимо дать понять, что мы никому не позволим собой понукать, не дадим сесть себе на шею. С другой стороны, отцу хотелось попытаться найти, исходя из принципа мирного сосуществования, подходы к решению спорных вопросов. Он понимал, как трудно совместить эти два тезиса, но с первых шагов хотел обозначить границы, отступить за которые ему не позволяют наши принципы и государственные интересы. Четкость, проявленная сегодня, облегчит достижение конструктивных решений завтра.

Как бы не выглядеть на переговорах мягкотелыми — об этом заботились и за океаном…

Отец при подготовке к поездке в США снова погрузился в изучение тонкостей протокола, ему опять мерещились намерения унизить нашу страну и его представителя. Он докапывался до каждой мелочи, то и дело запрашивал посольство. Стал придирчив до мнительности.

Он считал, и не без основания, что эти «капиталисты и аристократы» смотрят на него, бывшего рабочего, сверху вниз, снисходительно, только в силу крайней нужды опускаясь до того, чтобы сесть с ним за один стол.

«Договорились о сроках и о процедуре, — вспоминает отец в своих мемуарах. — Мы несколько беспокоились, какая будет церемония встречи, не будет ли какой-нибудь дискриминации. Того, что положено для главы правительства, они могли подчеркнуто не сделать. В какой-то степени они так и поступили… На каком уровне они нас приглашали? На уровне главы правительства или главы государства?

Они подчеркнули нашему послу, что на уровне главы правительства. Это соответствовало моему рангу… Разговор шел о том, что в ответ на мой приезд в Вашингтон Эйзенхауэр потом примет приглашение и приедет к нам. Мы дали указание нашему послу, чтобы, разрабатывая процедуру и церемонию приема делегации СССР, он… предупредил бы, что такая же церемония будет устроена и для Эйзенхауэра.

Правда, если скрупулезно разобраться, то наши претензии были несколько преувеличены. Но мы все-таки хотели это подчеркнуть для того, чтобы исключить всякую дискриминацию. Мы знали, желания у них к этому были, а искушения — еще больше, чем желания…»

В одном из документов упоминались переговоры с президентом Дуайтом Эйзенхауэром в Кэмп-Дэвиде. Отец понятия не имел, что такое Кэмп-Дэвид, и очень забеспокоился.

Мне запомнился этот день. Работали, усевшись кружком под полотняными тентами на пляже. Программу пребывания читал прилетевший из Москвы Громыко. Услышав незнакомое название, отец врастяжку повторил его: «К-э-эмп Дэвид?… Что это такое?»

Присутствующие молчали, только Андрей Андреевич неуверенно произнес:

— Лагерь Давида…

— И что это за лагерь? — настаивал отец. Его интересовало все: где это место расположено, почему переговоры должны вестись в каком-то лагере, а не в Вашингтоне, в столице.

Никто из присутствующих ответить не смог. Позвонили в Москву, в МИДе информация о Кэмп-Дэвиде отсутствовала. Пришлось запрашивать Вашингтон.

«Сейчас мне смешно и немножко стыдновато, — признавался задним числом отец, — разобрались, что это загородная резиденция президента… Вот видите, как мы боялись, что нас могут унизить».