Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

Но и это «соглашение» не реализовалось.

Именно это человеческое общение, общие интересы, а вернее, склонности, озабоченность будущим, передаваемым в руки детей и внуков, а не перебранки по поводу выплаты оставшихся от войны долгов за поставки по ленд-лизу, упорное противостояние по германскому вопросу, на мой взгляд, — главный результат визита, открывавший немалые перспективы в будущем.

Президент ожидал, что отец заговорит о полетах У-2 над советской территорией, начнет протестовать. Но отец говорил о чем угодно, только не об этом. Эйзенхауэр решил, что он смирился с неизбежным. Отец же молчал, потому что не желал доставлять удовольствия хозяевам, демонстрируя свою слабость, упрашивая не в меру любопытных соседей «не подглядывать в его спальню», неспособность наказать обидчика. Когда собьем первый У-2, тогда и поговорим на равных, — считал отец.

— Нахалов следует учить кулаком, — уже дома пояснил он свою позицию. — Наш кулак теперь выглядит весьма внушительно. Пусть только сунутся.

Он ошибся. Резкий протест, возможно, заставил бы президента задуматься.

Но отец промолчал.

Снова возродился, правда ненадолго, дух Женевы, только теперь он назывался духом Кэмп-Дэвида. Эти два старых человека, не решив ни одного конкретного вопроса, продвинулись очень далеко в главном — в сфере человеческого, гуманистического понимания друг друга. Тут возникли первые зародыши доверия. Я не верю в потерянные возможности достижения соглашения в те годы. Объективно наши страны еще не созрели. Даже чисто в военном отношении США нависали над нами своей мощью. Они ощущали свою силу, а мы — свою слабость и, сжав зубы, строили ракеты. Договориться можно только на равных.

Начинать следовало с «образа врага». В этом первая попытка, казалось, удалась. Отец произвел на американцев неплохое впечатление. Со своей стороны, отец поверил стремлению президента США к миру, к добрососедским отношениям. Образ махрового поджигателя войны окончательно рассеялся, остался умный, добрый, немного усталый, много повидавший на своем пути человек.

Из бесед с президентом США отец с сожалением сделал вывод о нереальности своих предложений о вольном городе Западном Берлине. Следовало искать иное решение, иной путь, ведущий к заключению мирного договора без сдачи позиций в Восточной Германии. Расставался со своей идеей он не без сожаления.

«Борьба за мирный договор с двумя Германиями продолжалась, — рассказывал он. — Когда пришел назначенный нами срок заключения мирного договора, мы поняли, что ничего из этого не получится. Мы хотели создать крепкие основы мирного сосуществования, а дело, возможно, шло даже к военному конфликту. Надо сказать, я не ожидал вооруженного столкновения даже в случае одностороннего подписания мирного договора с Германской Демократической Республикой… Смысла не было в одностороннем подписании мирного договора, если мы не хотели обострения отношений с Западом до крайности. Посоветовавшись, мы отложили подписание мирного договора на неопределенное время».

Берлинский кризис, по моему глубокому убеждению, нельзя считать реальным кризисом. Скорее его можно назвать искусной имитацией кризиса. Ни мы, ни американцы не сделали шагов, способных спровоцировать вспышку, конфликт. Ограничились демонстрацией боевых поз, громогласными заявлениями и осмотрительными угрозами. Но если его все-таки считать кризисом, то первый Берлинский кризис закончился в Кемп-Дэвиде. Там из раздувшейся оболочки сепаратного мирного договора аккуратно выпустили газ, она сжалась, опала. Но отец решил ее не выбрасывать, запасливо припрятал, авось пригодится.

Вопрос о вольном городе теперь реанимировался лишь изредка. Отец шутил дома, а потом громогласно объявил, что проблема Западного Берлина для него ассоциируется с хвостом западного кота, случайно попавшего в его руки. В удобный момент за него всегда можно дернуть.

В ГДР главным источником бед оставался недостаток рабочих рук и уход, бегство квалифицированных специалистов. Остановится поток людей, уходящих через Западный Берлин, пройдет немного времени, положение изменится, жизнь станет богаче, и уже жители ФРГ запросятся в ГДР, объяснял отцу Ульбрихт.

Приземлившись 29 сентября в Москве и едва успев переменить рубашку и выступить в Лужниках с отчетом о знаменательной поездке, отец 30 сентября в сопровождении Суслова отбывает в Пекин на празднование десятилетия образования Китайской Народной Республики. Это его последний визит в «братскую» страну. Последняя отчаянная попытка лично уладить наши отношения, заштопать все более расползающуюся прореху.

Посмею высказать основанное на личных ощущениях предположение, что теплый прием в США, шумный успех, перспектива потепления в мире настраивали отца на несколько эйфорический лад. Ему казалось, что, поговорив с Мао Цзэдуном в Пекине, он сможет снять противоречия. Его постигло горькое разочарование. Окончательно в Москву отец вернулся 11 октября — воспользовался случаем и на обратном пути завернул во Владивосток взглянуть, как идут дела.

На Внуковском аэродроме во время традиционного прощания с экипажем бессменный пилот отца Николай Иванович Цыбин, взяв под козырек, попросил разрешения обратиться. Отец удивился, между ним и Цыбиным давно установились доверительные и даже дружеские отношения. Откуда такая официальность?

Цыбин доложил: недавно закончено строительство нового аэродрома, предназначенного для дислокации авиационной дивизии особого назначения. Он, как ее командир, приглашал отца в удобное время заехать, как он сказал, полюбоваться на аэродром. Отец, не раздумывая, согласился. Экскурсию наметили на ближайшее воскресенье.

До войны, после нескольких нашумевших аварий, Сталин запретил членам Политбюро без его личного согласия подниматься в воздух. «Там слишком опасно, неразумно подвергать риску столь нужных партии и народу руководителей», — заявил он.

С началом войны время спрессовалось, передвижение на поездах оказалось недостаточно быстрым и не столь безопасным. Запрет на полеты сняли. В распоряжение отца прибыл «Дуглас», ДС-3. Его командир, в то время еще совсем молоденький летчик, лихо козырнул: «Самолет прибыл в ваше распоряжение. Командир экипажа подполковник Цыбин». И уже другим тоном, как бы доверительным, закончил: «Какие будут распоряжения?»

С тех пор они летали вместе, отец и его шеф-пилот. В пургу и грозу, под охраной истребителей над линией фронта и после войны на отдых в Крым. Самолет и экипаж принадлежали к сформированной в 1941 году дивизии, в силу специфики получившей наименование «особого назначения». Место ей определили где-то на стыке Военно-воздушных сил и НКВД. Ближе к НКВД — ибо они подбирали людей, раскрепляли экипажи и самолеты, командовали, куда лететь и лететь ли вообще. А главное, скрупулезно копались в анкетах. За ВВС оставалось поддержание самолетов в рабочем состоянии. Командиром назначили генерала Грачева. Он же числился личным пилотом Сталина. Правда, как рассказывал отец, Сталин не рисковал подниматься в воздух, предпочитал поезд. По фамилии своего командира дивизия получила кличку «Грачевская».