Жан-Пьер Неродо - Август

«Марцелл вернулся с Запада, с войны у горных окраин Италии; привез добычу. И в первый раз сбрил свою белокурую бородку. Именно того и ждала от него родина: уехав ребенком, он вернулся мужем» [146] В сб.: Палатинская антология, VI, 161. Автор эпиграммы — Кринагор. .

Акт сбривания бороды отличался от первого выхода в мужской тоге и символизировал приобщение к военному опыту.

Агриппа, тремя годами раньше женившийся на сестре Марцелла Клавдии Марцелле, на свадьбе своего юного зятя восседал на месте Августа, из-за болезни задержавшегося в Тарраконе. Август чувствовал, что ему пора менять образ жизни. Он приближался к сорокалетию и ни физически, ни морально больше не мог соответствовать эстетическому идеалу своего времени, требовавшему, чтобы мужчина выглядел атлетом. Он отказался от воинских упражнений, заменив их игрой в мяч, но следил, чтобы его официальные изображения по-прежнему представляли его в облике атлетически сложенного красавца в цвете лет.

Наконец, болезнь отступила, и Август вернулся в Рим. Гораций так выразил всеобщее настроение, царившее в городе накануне приезда в город Августа:

Вместе с Ливией и Октавией торжествовал весь Рим, встречая нового Геркулеса. Сенат снова вынес решение о запирании ворот храма Януса. Правда об испанском походе не успела просочиться в народ и помешать восхвалению Августа.

Перемена образа жизни, сопровождавшаяся изменением политического курса, в 23 году обрела неожиданное ускорение, вызванное целым рядом событий, по поводу которых историки продолжают спорить до сих пор. Внешне ничем не связанные между собой, эти события не получили достаточного освещения в трудах античных историков, так что их современные коллеги теряются в догадках, пытаясь разобраться в деталях того, что представляется самой настоящей головоломкой. Ясно лишь, что новый строй, установившийся всего четыре года назад, пережил в эти дни чрезвычайно острый кризис. Сами небеса посылали людям предупреждение, но мало кто сумел сразу понять, какие несчастья всех ожидают. Тибр вышел из берегов и на три дня затопил нижнюю часть города, но в отличие давнего сновидения Августа, истолкованного как доброе предзнаменование, нынешнее наводнение, обрушившее Сублициев мост — самый старый и священный городской мост, вселило в горожан тревожный страх, потому что сопровождалось грозами и пожарами. Кроме того, на городских улицах видели волка [148] Дион Кассий, LIII, 33, 4–5. .

Рим бурлил от беспокойства. Вначале прошел процесс по делу проконсула Македонии, имя которого история не сохранила. Этого человека обвинили в том, что он по собственной инициативе предпринял военную вылазку против Фракии. Он защищался, утверждая, что действовал в соответствии с приказом, полученным от Августа. Август лично явился в суд и поклялся, что не отдавал такого приказа. Его слова хватило, чтобы обвиняемого приговорили к казни. Тем бы дело и кончилось, если бы не вмешался Марк Теренций Мурена, вместе с Августом исполнявший в тот год обязанности консула. Он возмутился тем, что принцепс явно злоупотребил своим авторитетом, и во всеуслышание заявил, что свобода, которую защищает новый строй, не должна зависеть от одного слова принцепса. Он также отметил, что ни о каком политическом согласии не может идти и речи до тех пор, пока внутри правительства и даже внутри партии Августа продолжаются споры и разногласия.

Этими обстоятельствами поспешил воспользоваться некий Фанний Цепион, снедаемый тоской по республиканским свободам и организовавший заговор против Августа. Заговор быстро раскрыли, но в списке его участников — справедливо или по ошибке — оказалось имя Мурены, которого вместе с остальными заговорщиками без суда приговорили к смертной казни. Между тем Мурена приходился братом Теренции, жены Мецената. Меценат рассказал ей об опасности, нависшей над братом, и она успела его предупредить. Об этом узнал Август, друживший с Меценатом и имевший любовную связь с Теренцией. Новость его страшно разозлила. Нельзя сказать, что его дружба с Меценатом после этого случая резко оборвалась, но она стала слабеть на глазах.

Август тяжело переживал случившееся, тем более что после возвращения из Испании его снова свалила болезнь. На сей раз боли, вызванные, по всей видимости, печеночной коликой, терзали его с такой силой, что он решил, будто пришел его смертный час. Что станет со строем, который он только-только успел установить? Очевидно, этот вопрос мучил не его одного. Все его окружение размышляло, хватит ли Марцеллу умения, чтобы взять на свои плечи груз наследства, и как будет воспринят сам факт передачи власти по династической линии. Но в свои рассуждения все они забыли включить проницательность Августа. С присущей ему любовью к театральности он «созвал магистратов, видных сенаторов и всадников, но не назвал имени своего преемника, обманув тем самым всеобщие ожидания, потому что все они думали, что наследником будет объявлен Марцелл. Обсудив с ними государственные дела, он вручил Пизону меморий, в котором расписал состояние дел и размер доходов империи, после чего надел свое кольцо на палец… Агриппе» [149] Дион Кассий, LIII, 30, 1–2. .

Итак, сознавая, что болезнь не даст ему довести до конца дело, справиться с которым кроме него не смог бы никто, он вручил сенату отчет о своей работе и в качестве самой достойной кандидатуры на роль принцепса указал Агриппу. Этот жест, далекий от династических побуждений, знаменовал собой шаг к восстановлению республики.

Но все изменилось, когда врач Антоний Муза спас и больного, и положение дел. Убедившись, что горячее лечение не помогает и жизнь больного в опасности, он отказался от него и предписал холодные ванны, холодное питье и холодные овощи. Август поправился, и его выздоровление, приписанное новому лечению, принесло врачу громкую известность и недурный гонорар. Зато восстановление республики, о котором он думал на смертном одре, теперь, когда болезнь отступила, виделось ему в совсем ином свете. Что станет с ним самим, стоит ему снова превратиться в обыкновенного человека, лишенного защиты высоких званий? У него оставалось еще немало противников, которые наверняка воспользуются его ослаблением, чтобы от него избавиться. Что касается государства, то так ли уж будет хорошо, если оно вновь окажется во власти нескольких лиц? Результат этих размышлений известен каждому. Август не отдал власти.