Жан-Пьер Неродо - Август

Но, умирая, этот самый могущественный в мире человек, прекрасно сознававший масштаб своей нынешней и грядущей посмертной славы, этот будущий бог нашел для прощания с земной судьбой не громкие, а простые слова, словно пытался сбросить маску величия, которую носил много лет. Впрочем, может быть, он просто сменил эту маску на другую, чье величие измеряется единицами совсем другого порядка.

Он настолько тщательно подготовил свою роль, что лишь сам да еще несколько самых близких ему людей знали, что он умирает — как обыкновенный человек. Для многих жителей империи, особенно ее восточной части, давно почитавших его как божество, он просто отправился к богам, сравнявшись с ними в добродетели. Он сам составил Деяния (Res Gestae) [6] Деяния Божественного Августа. — Прим. ред. , которые после его смерти выгравировали на двух бронзовых колоннах, установленных возле его могилы, а копии разослали по всем провинциям империи. Историю своей жизни и деятельности он изложил по восходящей, так, чтобы за этим перечислением не угадывались ни превратности карьеры, неудачные моменты которой исчезли из людской памяти только после того, как он добился решающего успеха, ни вероятные перемены в его собственном характере.

Создание исторической биографии Августа явится своего рода расследованием, конечная цель которого — сорвать с героя маску. Осуществить такое расследование тем труднее, что принцепс, чью тайну мы будем пытаться раскрыть, никогда и не скрывал, что носит маску, давая понять, что в этом и заключается его главная особенность. И античные, и новейшие историки, определяя характер Августа, привычно говорят о его двуличии и наперегонки стараются ее изобличить. Но разве не является эта черта общей для всех без исключения правителей? Август обладал ею не больше, чем любой другой деятель его уровня, а может быть, и меньше. И предполагать, что власть бывает прозрачной, а властитель — искренним и открытым, значит находиться в плену иллюзии, наивность которой доказана всей историей человечества.

Впрочем, складывается впечатление, что Август довел искусство маскировки до совершенства. Светоний сообщает, что он никогда не выступал ни перед сенатом, ни перед народом, ни перед солдатами, не обдумав заранее и тщательно не проработав своей речи, хотя в неожиданных ситуациях умел импровизировать. «Дабы не полагаться на могущую подвести память и не тратить времени на заучивание наизусть, он взял привычку зачитывать свои речи. Он загодя набрасывал даже личные беседы, в том числе и со своей супругой Ливией, если считал их важными, и говорил, сверяясь с заметками, потому что опасался, что без подготовки скажет слишком много или слишком мало» (Светоний, LXXXIV, 2–3).

Не стоит торопиться, объясняя эти предосторожности скрытностью. В самом деле, если боязнь сказать слишком мало обычно диктуется стремлением не упустить той или иной важной мысли и в сущности выражает недоверие к собственной памяти, то за страхом сказать слишком много кроется нежелание выдать под влиянием удивления, поспешности или волнения нечто такое, о чем ни в коем случае нельзя проговориться, или то, о чем просто лучше умолчать, или то, о чем следует сказать совершенно иначе. Эти три мотива не имеют между собой ничего общего, и лишь последний из них может быть расценен как свидетельство скрытности политика. Впрочем, с тем же успехом его можно приписать заботе об эстетической стороне дела.

Август, который отличался достаточно тонким литературным вкусом и вообще неплохо разбирался в литературе, не терпел невнятности и всегда старался выразить свою мысль предельно точно. Он предпочитал пожертвовать изяществом слога, лишь бы сохранить ясность изложения. И в письменных, и в устных выступлениях он сознательно избегал любого кокетства, любых стилистических ухищрений, способных затруднить слушателю или читателю понимание его речи. В этом вопросе он решительно не соглашался с Антонием, которого упрекал в стремлении не столько донести до людей свои мысли, сколько поразить их. Всю свою жизнь он с особым вниманием следил за тем, чтобы быть правильно понятым окружающими, и близким советовал поступать так же. Так, внучке Агриппине, которую высоко ценил за ум, он писал: «Старайся говорить и писать без тумана» (Светоний, LXXXVI).

Следовательно, готовясь к выступлениям и беседам, Август преследовал в том числе и цель сказать именно то, что нужно сказать, используя точные слова, взятые в нужном и достаточном количестве. Разумеется, его твердое стремление к ясности речи само по себе не доказывает, что он всегда говорил одну лишь правду. Но и тот факт, что он никогда не произнес ни одного слова впустую, не может служить доказательством, что среди этих слов не попадалось ни одного искреннего. Высшее мастерство персонажа, уверяющего, что он выступает в маске, в том и заключается, чтобы высказать свои сокровенные мысли так, чтобы окружающие при этом приняли бы их за текст роли.

Вместе с тем, подчеркивая скрытность и двойственность Августа, мы предполагаем, что и это притворство, и это двуличие делали его способным в чем-то обмануть современников. Но ведь очевидно, что, отдавая предпочтение видимости над сущностью, он вовсе не рассчитывал обвести вокруг пальца окружавших его политиков, которые прекрасно понимали истинный смысл любого его поступка. Он видел свою задачу в установлении такого режима, который внешне выглядел бы как реставрация республики, но на самом деле являл собой монархию. И не Август выбрал строй, основателем которого ему пришлось стать: заложенную в нем двойственность определили обстоятельства. И сама эта двойственность явилась не результатом стремления кого-то обмануть, а следствием политического прагматизма и одновременно своеобразной данью уважения к древним обычаям.

Римляне веками не уставали твердить о своей ненависти к монархии, однако на протяжении последнего столетия в римское сознание постепенно все глубже проникала идея, что для спасения государства необходимо, чтобы им управлял один человек. Они нуждались в царе, который не назывался бы царем. Тот политический контекст, в котором предстояло действовать Августу, предусматривал единственный выход: играть комедию, причем комедию с участием главных действующих лиц, выступающих перед публикой, которая понимает, что она присутствует на представлении, а значит, внимательно следит за качеством игры и логикой ее развития. Словам в этой пьесе, в любой момент грозившей обнажить свою изнанку, придавалось огромное значение, возможно, не меньшее, чем делам, и Август ораторствовал с предельной осторожностью.

Сама ситуация предполагала разрыв между реальностью монархического устройства и видимостью восстановления республиканских институтов. Этот разрыв, проявившийся в несоответствии сущности режима и его политической формы, наложил свой отпечаток и на личность Августа, заставив его быть одним, а казаться совсем другим. Однако в этом соотношении определяющую роль играло все-таки не «казаться», а «быть», и Август никогда не скрывал своих неустанных трудов над внешним обликом принцепса. Он и потомкам передал в наследство определение того, что должен представлять собой принцепс. Свой финальный апофеоз, превращения в божество, покровительствующее городу, он выстроил по образу человека, силой своих добродетелей шагнувшего за пределы человеческих возможностей.