Константин Борин - О чём шепчут колосья

У нас был дружный, слаженный экипаж, похожий на хорошо сыгранный оркестр: убери из него один инструмент — и настоящей музыки не будет.

Так и в нашем деле: не доставь возчик вовремя горючего, опоздай водовоз с водой — и все машины, весь агрегат замрёт на месте.

Меня всегда коробило, почему в местных газетах хвалят или ругают только одних комбайнёров, а остальные члены экипажа — трактористы, штурвальные, зерновозы, водовозы, возчики горючего где? Однажды я набрался смелости и написал заметку в «Правду». Послал и жду.

Проходит неделя, другая, из редакции нет и нет ответа. В воскресенье включаю радиоприёмник и вдруг слышу знакомый голос диктора;

«Почему со страниц местной печати говорят лишь одни комбайнёры? А ведь в агрегате работают и штурвальные, и трактористы, и колхозники… Почему же о них умалчивает местная печать?»

Всё было передано точь-в-точь, как я писал.

«Молот» быстро откликнулся: газета поместила большой фотоснимок членов экипажа, рассказала, как ребята трудятся, в чём сила коллектива…

— Борина на сцену! — ещё громче повторил председатель собрания.

Тогда я кивнул Клаве. Вороная подала знак сидевшим рядом Ушакову и Копыту, Копыт — Борисенку, и весь экипаж направился в президиум за наградой.

Подымаюсь на трибуну, вижу многозначительную улыбку Афанасия Максимовича: «Награда — это только аванс, Костя. Ты должен его оправдать». Помахал нам своей кепчонкой и Юрка Туманов. Он сидел с матерью в третьем ряду и внимательно слушал.

— Дядя Костя, покажи грамоту! — попросил он, когда я сошёл со сцены. — О-о! Так она золотистая, почётная! — восторгался мальчуган. — Мне бы такую…

— Вырастешь — получишь, — обнадёжил я этого шустрого паренька.

Мы вышли из клуба. Где-то возле вокзала играла гармонь, и звонкий девичий голос, нарушая вечернюю тишину, пел:

— Вот как вашего брата славят! — заметила Туманова. — Ну, а когда же, представитель модной профессии, в Жестелево за семьёй поедешь? Чай, соскучились друг по другу?

Не знала Юлия Ивановна, что я не только дни — часы, оставшиеся до отъезда в Жестелево, считаю. Ведь почти год, как я не видел своих. Рассчитывал, что кончу пахать зябь и отправлюсь в путь-дорогу (после уборки хлеба я пересел на трактор)… Однако выехать пришлось гораздо раньше.

Ровной лентой стелились широкие пласты перевёрнутого жирного чернозёма, деловито гудел мотор, и под это мерное гудение слышу, кто-то кричит:

— Танцуй, Костя, танцуй!

Оборачиваюсь — Дуся, наша «Почта-связь».

— Москва тебя, комбайнёр, кличет. — И Дуся протягивает мне телеграмму.

Наверху крупными буквами отбито:

ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ. АЗОВО-ЧЕРНОМОРСКИЙ КРАЙ, СТАНИЦА ШКУРИНСКАЯ, БОРИНУ.

Срочно выезжайте в Москву на Всесоюзное Совещание комбайнёров и комбайнёрок.

Не ошибка ли это? Может быть, вызывают какого-нибудь другого комбайнёра Борина? Но, кроме меня, Бориных в Шкуринской нет.

Бережно складываю телеграмму, завёртываю в газету и прячу в карман комбинезона. До конца смены оставалось два с лишним часа. За это время можно вспахать больше гектара.

Прошёл один гон, второй. Вижу, мчится на велосипеде Николай Ушаков. На ходу сдаю ему трактор и бегу в станицу к Афанасию Максимовичу.

— Слыхал, уже слыхал, — говорит, улыбаясь, Афанасий Максимович. — В Москву, в ЦК партии тебя вызывают. Но сначала в крайком заедешь, там все комбайнёры собираются, а уж из Ростова — в столицу.

Прежде мне приходилось бывать в Ростове, участвовать в краевых слётах бригадиров полеводческих бригад. Это были первые 250 передовых бригад, они соревновались между собой за высокий урожай и вошли в историю Азово-Черноморья под цифрой «250». Но с тех пор как я стал комбайнёром, меня в Ростов больше не вызывали. Теперь я ехал туда как посланец колхозной Кубани.

— Как считаешь, Афанасий Максимович, может быть, мне сегодня выехать?

— Не торопись, Костя. Давай сначала об экипировке подумаем. Как бывший старшина, считаю, что в твоём промасленном костюме в Москву являться неудобно. Знаю, что ты заказал новый, но когда его наши портные сошьют? У них заказов на целый год. Вот померь мой френч, он тебе подойдёт. Надевав я его только раз, на первомайский праздник.

И Афанасий Максимович протянул мне новый френч.

Я замахал руками.

— Нет, сначала померь, а потом отказываться будешь, — настаивал Сапожников.

Френч был по мне, будто на меня шили. В нём не стыдно показаться и в столице.

— Я-то, Костя, — сказал Сапожников, — в Москве ни разу не был. Только проездом останавливался. По площади трёх вокзалов походил, видел на здании Казанского вокзала старинные часы с фигурными стрелками, а в центр не пришлось попасть.

Это признание удивило бы многих станичников. Афанасий Максимович рассказывал нам о столице, о Мавзолее Ленина, о чудесной подземной дороге, о красивых висячих мостах, переброшенных через Москву-реку так, что казалось, Сапожников видел всё это. собственными глазами.

— Поработаю ещё с годок в Шкуринской, — заметил он, — встанет колхоз покрепче на ноги, и мы в Москву съездим.

«Мы» — это колхозный актив. С ним мечтал Сапожников побывать в столице.

Заметив на моём лице улыбку, Афанасий Максимович смутился. Вспомнил наш разговор о ночной уборке.

— Неправ я был тогда, Костя. Понятия не имел о кубанских условиях, что здесь можно и ночью хлеб убирать.

— Ну, а теперь как, Афанасий Максимович?

— Теперь верю. Вот ты с ребятами на семь часов удлинил рабочий день комбайна. А что, если по всему Азово-Черноморыо, по всему югу вести уборку круглые сутки? Это, брат, всё равно, что к пятидесяти тысячам действующих комбайнов прибавить ещё примерно столько же. Будешь в НДС и об этом скажи. Комбайнёров для того в Москву и вызывают, что партия хочет вас послушать и с вами посоветоваться, чтобы ваш опыт другим передать. Но и ты тоже не зевай: всё денное бери на заметку. На память не надейся: она часто нас подводит.

Утром я уехал в Ростов.

Вагон, в котором разместились механизаторы Кубани, Дона и Терека (железнодорожники называли его комбайнёрским), находился в середине длинного пассажирского состава. В нашем четырёхместном купе, кроме работника крайзо и меня, ехали ещё два комбайнёра: мечтательный Иван Полеводин из Кропоткинского зерносовхоза и многословный Степан Агеев из Армавирской МТС.

До совхоза Полеводин работал учеником электрика на «Ростсельмаше». А потом, когда по всему Азово-Черноморью был брошен лозунг: «Комсомолец — на комбайн!» — Ваня ушёл добровольцем в Кропоткинский зерносовхоз. Он быстрее других освоил машину и начал соревноваться со Степаном Агеевым.