Александр Русов - Суд над судом: Повесть о Богдане Кнунянце

Начавшаяся в Москве стачка типографских рабочих, происходившие там столкновения с полицией, митинги на площадях не могли не отозваться на петербургских рабочих. „Союз рабочих печатного дела“ объявил трехдневиую забастовку сочувствия, которая очень дружно прошлая с 4 по 7 октября. Частичные забастовки начались и на заводах. Забастовал Семянниковский завод, брожение шло на Обуховском. Как раз в это время вспыхнула железнодорожная забастовка. Вслед за рабочими объявили забастовку и союзы интеллигентских профессий.

Стачка быстро распространялась. Вся хозяйственная жизнь города замерла. Необходимо было создать для руководства стачкой более широкий и приспособленный аппарат, чем партийные организации. Результатом этой необходимости и явился Совет рабочих депутатов.

…Совет сделался больше чем стачечным комитетом, а вместо рабочего „самоуправления“ он стал руководителем всех боевых действий петербургского пролетариата в октябрьские и ноябрьские дни.

Не будь Совет учреждением, явившимся в результате долгой работы социал-демократии среди петербургского пролетариата, и не поддержи его во всей его деятельности партийные организации, никогда бы Совет не достиг той мощи и того влияния.

Массы с большим доверием относились к своим депутатам, которые были им постоянно подотчетны. Совет депутатов стал в Петербурге первой массовой организацией пролетариата на строго выборном начале. В партийной организации этого не было: конспиративные условия не давали возможности развернуться и создать действительно массовую организацию. Самые отсталые слои пролетариата смотрели на Совет как на свое учреждение, где все дела решают рабочие, а не „интеллигенты“.

Задачи, которые ставил себе Совет рабочих депутатов, можно сформулировать очень кратко: демократическая республика и 8-часовой рабочий день. За все время существования Совета не помнится ни одного случая, чтобы кто-нибудь из депутатов высказался против полной демократизации нашего государственного строя. А ведь в состав Совета входила очень разнообразная публика: наряду с высокосознательпыми рабочими крупных заводов были представители мелких мастерских, ремесленных предприятий. Одним только объясняется такое безусловное признание республики как ближайшей политической цели — глубокой ненавистью к существующему режиму и полной уверенностью в невозможности ждать чего-нибудь „сверху“. Этот „верх“ после особенно памятных петербургскому пролетариату январских дней рисовался в представлении всех как воплощение самого жестокого произвола, варварской азиатчины.

После кровавых событий 9 января 1905 года пролетариат стал в глазах всего населения главным деятелем революции. Буржуазный либерализм как бы совершенно исчез с арены. Либералы где-то заседали в своих союзах, выносили резолюции на съездах, но никто не ждал от них ни инициативы, ни сколько-нибудь имеющих значение выступлений.

Пролетарская борьба накладывала на все свой отпечаток: чиновники, инженеры, юристы, банковские служащие и даже профессора — все превратились в забастовщиков, все стихийно шли за пролетариатом, перенимая у него не только самый способ борьбы, но и тип его учреждений, как-то: стачечные комитеты, стачечные фонды и т. д.

Тут было не простое подражание уже созданным пролетариатом образцам. Неспособная к решительным действиям, затертая революционной волной буржуазная оппозиция льнула к силе, старалась хоть сколько-нибудь замаскировать свою дряблость.

Ждать от правительства было нечего, пока власть находилась в руках представителей старого режима; пока революционный народ не победил по всей линии, нечего было и мечтать об осуществлении народовластия.

В пятницу генерал Трепов писал: „Для народа не жалеть патронов“, а в субботу: „В народе созрела потребность в митингах“. Какая перемена за двадцать четыре часа! Вчера мы были зрелы только для патронов, а сегодня уже созрели для народных собраний.

В народе созрела потребность в митингах, говорит генерал Трепов и открывает для петербургского народа три небольшие клетки. В воскресенье утром он захватывает военной силой все университетские здания, ставшие в эти дни достоянием народа. Но нам, революционному народу Петербурга, тесно в тех полицейских ловушках, дверь которых раскрывает перед нами треновский указ.

Народу нужны не царские указы, а оружие.

Меньше всего в области вооружения мог сделать Совет депутатов. Вся надежда была на партийные организации, которым благодаря налаженному конспиративному аппарату это было легче устроить. Но и им в большом масштабе не удалось ничего сделать. Совет же только сумел вооружить часть депутатов, что вызывалось необходимостью самообороны: черная сотня всякими средствами старалась изъять „из обращения“ того или другого из ненавистных ей депутатов. Не раз происходили стычки между возвращавшимися с собраний депутатами и хулиганами.

Совет, естественно, должен был очень скептически отнестись к „свободам“, дарованным манифестом 17 октября. В то время, когда буржуазия ликовала по поводу „конституции“, пролетарский орган хладнокровно подчеркивал, что, пока власть находится в руках правительства, не может ставиться вопрос о правовом порядке. „Известия Совета Рабочих Депутатов“ писали в передовой статье о новом положении вещей:

„Дана свобода собраний, но собрания оцепляются войсками.

Дана свобода слова, но цензура осталась неприкосновенной.

Дана свобода науки, но университеты заняты войсками.

Дана неприкосновенность личности, но тюрьмы переполнены заключенными.

Дан Витте, но оставлен Трепов.

Дана конституция, но оставлено самодержавие.

Все дано и не дано ничего“.

Между тем не раз уже прибывали депутации от митинга на Казанской площади с запросом, согласен ли Совет руководить шествием к тюрьмам или нет. Кажется, было решено отсоветовать от такого рискованного шага, но скоро обстоятельства сложились так, что Совету пришлось выступить в качестве руководителя грандиозной манифестации.

Около девяти часов вечера послышались громкие звуки „Марсельезы“ и крики толпы, вызывающей депутатов. Толпа демонстрантов в несколько тысяч человек заполнила всю улицу перед зданием, где происходило заседание Совета. Демонстранты требовали немедленного ответа, согласен ли Совет руководить ими и вести к тюрьмам для освобождения арестованных. Момент был удивительный. Все депутаты были наэлектризованы. Без прений сейчас же постановили стать во главе демонстрации и вести ее, если это окажется возможно, на „Предварилку“ для освобождения товарищей. Тут же выбрали трех распорядителей-„диктаторов“, как в шутку их называли, большими полномочиями: им разрешалось распустить любой момент от имени Совета демонстрацию, если он: это найдут нужным. Было также постановлено безусловно повиноваться всем их решениям. Заседание закрыли, и депутаты присоединились к толпе.