Александр Русов - Суд над судом: Повесть о Богдане Кнунянце

В этой комнате я провела неполных два дня и ушла, не дождавшись ответа на свою записку, как только старушка сообщила, что охрана за дверью снята. Когда я рассказала товарищам обо всем, что со мной приключилось, они при столкновениях с дашнаками стали в качестве примера приводить этот факт. Шаумян был категорически против — не хотел, чтобы трепали мое имя.

Позже, когда я встретила Дьявола, он отрицал свое участие в аресте, ссылался на дашнакскую, воинственно настроенную молодежь, которая якобы была возмущена моим поведением и расправилась со мною по-молодежному.

После IV Объединительного съезда в апреле 1906 года областным бюро большевиков, входящим в Закавказский областной комитет, группе большевиков, работающих в Тифлисе, было предложено переехать на подпольную работу в Баку, где надо было наладить агитацию среди рабочих армян в связи с усилением влияния на них дашнаков и армянской социал-демократической партии, так называемых „спецификов“.

Вначале, помнится, выехали Ашот Хумарян, Касьян, Даштоян, Габо Садатян, Шант и я, а несколько позже в Баку приехали Сурен Спандарян и Стенай Шаумян с семьей.

К тому времени была почти ликвидирована шендриковщина, постепенно стала разряжаться атмосфера межнациональной вражды, начали возникать профессиональные союзы.

Осенью 1906 года мне удалось получать должность заведующей фундаментальной библиотекой Армянского человеколюбивого общества с окладом сто рублей в месяц, что вполне обеспечивало меня и стариков родителей. На этой работе я продержалась до сентября 1909 года, то есть до самого моего отъезда из Баку в Петербург.

Библиотека помещалась рядом с армянской церковью, у Парапета, в центре города, в многолюдном месте. Это давало возможность иметь под рукой конспиративное помещение для явок и для хранения партийной литературы. С помощью своего переплетчика мы подготовили серию книг, в которых под одной обложкой вместе с вполне благонадежными брошюрами переплетались переводы отдельных статей Ленина, издания „Молота“, „Буревестника“, „Донской речи“ и др.

Моя библиотечная работа давала возможность проникать в среду дашнакски настроенных рабочих, организовывать в фирмах, целиком находящихся под влиянием дашнакцаканов, социал-демократические ячейки. В нефтяные фирмы довольно легко бывало попасть хорошо одетой женщине, тем более библиотекарше. Назовешь фамилию кого-нибудь из начальства и спокойно входишь, а войдя, снимешь шляпу, вуаль, белые перчатки, завернешь все это в бумагу и идешь себе в казармы, куда к вечеру начинают собираться свободные от вахты рабочие».

Далее бабушка пишет о том, как приносила рабочим книги, спрашивала, не надо ли кому написать письмо домой, поскольку большая часть промысловых рабочих была неграмотна. Как завязывался разговор о том, о сем и как исподволь, постепенно подводила бабушка своих подопечных к усвоению социал-демократических идей.

Одно из немногих лирических описаний в бабушкиной «Автобиографии» связано с ночным катанием на лодке после очередного заседания Бакинского комитета — видимо, летом 1907 года. «В жаркие, душные ночи, — пишет бабушка, — когда не хотелось возвращаться домой, мы отправлялись кататься по морю на лодках или шли на Баиловский мыс встречать восход». В ту запомнившуюся бабушке ночь они взяли большую лодку, на которой поместился чуть ли не весь БК: Шаумян, Джапаридзе, Коба, Ваня Фиолетов, Саратовец, Сурен Спандарян, Жгенти, Ашот Хумарян, Надежда Колесникова, Слава Каспаров, Клавдия Завьялова, а также бабушка со своим первым мужем Карлом и братом Людвигом. «Ночь была тихая, лунная, — вспоминает бабушка, — море необычайно спокойное. Мы отплыли далеко от берега, перестали грести и долго молчали, полулежа любуясь красотой моря и наслаждаясь тишиной.

Первым после долгой паузы заговорил Ванечка Фиолетов. Любивший пофилософствовать, он мечтал когда-нибудь серьезно заняться философией. Мы все по очереди помогали ему пройти курс среднего учебного заведения.

— Вот кончится революция, — мечтательно говорил Ванечка, — завоюем мы власть, установим пролетарскую диктатуру, и — кто знает? — может, из кого-нибудь выйдет большой ученый. Будем тогда гордиться старой дружбой».

Я сознательно тороплю события бабушкиной биографии, чтобы поскорее добраться до истории с Зениным, которая, как завалявшееся в сухом чулане, а потом попавшее во влажную почву зерно, проросла в сегодняшний день. Необходимость встретиться с ним вновь возвращает повествование в Петербург конца 1906 года, на очередное судебное заседание по делу Совета рабочих депутатов.

Не только едва наметившиеся ростки будущего и попытка выявить третьего участника подпольной типографии, о которой речь впереди (бабушка — Карл — Зенин), вынуждают меня возвращаться к старым записям, порой радующим, порой повергающим в отчаяние, как если бы они были моими собственными, но и что-то еще, что имеет непосредственное отношение к портрету протагониста, который я хотел бы написать в той же свободной манере, в какой столь близкий мне художник писал портрет своей дочери.

«Художник писал свою дочь, но она, как лунная ночь, уплыла с полотна. Хотел написать он своих сыновей, но вышли сады, а в садах — соловей! И дружно ему закричали друзья: — Нам всем непонятна манера твоя! И, так как они не признали его, решил написать он себя самого. И вышла картина на свет изо тьмы, и все закричали ему: — Это мы!». [37] Стихи Леонида Мартынова.

Я обнаружил, что линии Камо — бабушка Фаро, Камо — Ханояны, а также Камо — Цхакая стягиваются в один сюжетный узел. Во всяком случае, достоверно известно, что заграничный паспорт для Миха Цхакая перед его поездкой в Лондон весной 1905 года достал именно Камо. В княжеском одеянии он прошел с чемоданом нелегальной литературы через весь Тифлис до дома, где жил Цхакая, поскольку своих денег не было, а партийные тратить не хотелось. (Еще один пример, которым мог бы воспользоваться Богдан Кнунянц, отводя клевету властей на социал-демократов в связи с деятельностью Совета рабочих депутатов). Не только бабушка (разговор на Коджорской дороге по пути на стрельбище), но и Миха считал Камо легкомысленным человеком. (Как мог не вызвать подозрений грузинский князь, идущий пешком по Тифлису с тяжелым чемоданом в руке?) В этих же бабушкиных записях, посвященных Камо, упоминается имя Тиграна Исаханяна, товарища Богдана по реальному училищу, того самого, в квартире которого она останавливалась во время своих кратковременных приездов в Москву. Исаханян был последним нз близких, кто видел Богдана в тюремной больнице весной 1911 года.

Итак, бабушка пишет: «В Баку среди партийцев очень скоро стало известно о том, что группа членов боевой организации большевиков под руководством Камо 13 июня 1907 года средь бела дня на Эриваньской площади в Тифлисе напала на кассира Государственного банка, сопровождаемого пятью конными казаками и двумя охранниками. В результате непродолжительной стычки она сумела изъять двести пятьдесят тысяч рублей на нужды все еще готовящегося вооруженного восстания и спрятать их в безопасном месте. Среди нас не было такого, кто бы не волновался за судьбу Камо, не ждал известий о нем.