Александр Русов - Суд над судом: Повесть о Богдане Кнунянце

Помещение подпольной типографии находилось в доме на Губернской улице, на углу Базарной. Это была бондарно-столярная мастерская, в ней работали два кустаря-ремесленника, грузины по национальности. В то время я знал их имена, а теперь забыл. Память стала ослабевать. Мне сейчас 68 лет, а тогда было 20. Так вот, в этой самой бондарно-столярной мастерской был отгорожен досками один угол, где находилась деревянная койка. На койке спал один из мастеров, а под койкой был вход в подвал, где и разместилась подпольная типография.

Это все, что я мог припомнить о работе подпольной типографии. Наверное, я что-то пропустил, напутал, не точно выразился. Ведь мое образование — всего три класса печального городского училища. За что прошу извинения.

В заключение хочу Вас спросить, известно ли что-нибудь в Бакинской организации о работе нашей подпольной типографии, или все это прошло бесследно, как факт, не имеющий большого значения.

В настоящее время я получаю небольшую пенсию, и товарищи советуют мне хлопотать о пенсии республиканского значения, учитывая мою работу в подполье. Но свидетелями этого дела остались, кажется, только Вы да я. Очень прошу Вас, если это особо Вас не затруднит, дать письменное подтверждение моей работы в подпольной типографии, которая была расположена на Губернской улице, а также прислать Ваши критические замечания по настоящему письму.

С искренним уважением

У бабушки имелись, видимо, самые серьезные основания для того, чтобы не посылать «письменного подтверждения» Бакинцеву, ибо просто так, по лености или за недосугом, она никому никогда не отказывала в помощи. Насколько мое известно, бабушка не ответила на это и на последующие письма Бакинцева, но переправила их все Б. Н. Маркелову, словно бы не чувствуя за собой права единолично владеть документальными свидетельствами, так или иначе связанными с историческими событиями, очевидцем которых она была. В доме остались только отдельные копии писем и черновики посланий Б. Н. Маркелову.

«7.8.55 г.

(Черновик)

Посылаю вам, тов. Маркелов, второе письмо Бакинцева. Оно путаное, странное. У меня складывается впечатление, что он и есть Зенин. В первом письме он называет меня тов. Фаро, Карла — Карлушей. Я никогда не называла так Карла. Карлушей звали его только мать и сестры. К тому же все было иначе, чем рассказывает Бакинцев.

В своих воспоминаниях я нашла место, где говорится о том, что осенью 1907 г. в Баку на „Электрическую силу“ (Баилов) под именем Марии Николаевны дамой-патронессой из Петербурга приехала тов. Драбкина (бывшая жена Гусева) для сбора денег на рабочую печать. Вместе с Семеном Жгенти мы зашли к ней и попросили дать небольшую сумму из собранных средств для вновь организуемой типографии БК. Было решено сообщить о типографии товарищам лишь после того, как она будет готова. В то время я работала секретарем Биби-Эйбатского районного комитета и затеяла это предприятие на свой страх и риск. В условиях наступающей реакции ощущалась огромная потребность в типографии. Карл недавно приехал в Баку из Франции (Монпелье), где закончил курс естественных наук, и теперь был намерен поступить в Петербурге на историко-филологический факультет. Кроме нас с Карлом и Семена Жгенти, работавшего на Биби-Эйбате у Хатисова, о типографии никто не знал.

Семен Жгенти обещал найти помещение, а мы с Карлом решили пойти к его дяде, человеку либеральных воззрений, председателю Первого типографского товарищества, чтобы он помог достать станок, шрифт и порекомендовал бы хорошего, надежного наборщика. Дядя поначалу не соглашался, называл нашу затею авантюрой, но потом согласился с тем непременным условием, что никто, кроме нас, не будет вхож в типографию. Тогда же он указал на наборщика Зенина как на хорошего работника, любящего деньгу. Дядя сказал, что Зенин сможет выкрасть из типографии все, что нужно, только пусть делает это, когда в кабинете, через который можно выйти из типографии, не будет никого, кроме него, дяди.

Так мы познакомились с Зениным, оказавшимся большевиком, и от имени БК договорились о том, чтобы он снабдил типографию всем необходимым и начал работу в ней. В случае провала типографии дядя Карла обещал снова принять Зенина на работу. Видимо, тогда же Зенин взял себе подручного Бакинцева, но, скорее всего, он был один, а теперь это скрывает.

Семен Жгенти нашел довольно скверное помещение, которое в письме Бакинцева названо подвалом. Это была просторная, сырая, скверная яма, вырытая под полом бондарной мастерской, хозяин которой называл себя Карапетом Карапетовичем, хотя я не уверена, что это было его настоящее имя. Впрочем, все мы тогда жили под вымышленными именами…»

(Копия)

«Уважаемая тов. Фаро.

Поскольку Вы не ответили на последнее мое письмо, я решил еще раз написать Вам, чтобы дополнить сведения о себе, которые Вы могли получить также от Вашего брата Богдана Кнунянца. Мы вместе с ним проходили по делу Совета рабочих депутатов.

Кроме Вашего брата, помню Эразма Комара, Алексея Филиппова, Сверчкова, Федора Сильвестрова, двух или трех женщин и студента Арама Тер-Мкртчанца, который при повторном разборе дела уже не числился в списке обвиняемых, потому что в июле был казнен по приговору военно-полевого суда в Кронштадте.

Помню также рабочего Путиловского завода, члена Исполнительного комитета Осипа Логинова, который оказался впоследствии врагом Советской власти Серебровским и, возможно, уже тогда был связан с царской охранкой. Меня в свое время вызывали для дачи показаний по его делу, и я подтвердил, что знаю Логинова как Гришку-гапоновца.

С Вашим братом я встречался позже в Баку в 1910 году. К нему меня привел рабочий-литейщик Мисак Саркисян. Хотя Ваш брат жил в Баку под другой фамилией, я сразу узнал его.

Теперь таких, как мы с Вами, свидетелей пламенных лет революции, почти не осталось. Если бы я имел писательский дар, то обязательно насисал бы о том времена для нашей молодежи.

Надеюсь, Вы сможете ответить мне.

С искренним уважением

«8.2.56 г.

(Черновик)

Не могу передать, Багдасар Николаевич, как взволновало и возмутило меня последнее письмо Бакинцева. У меня теперь не остается сомнений, что Бакинцев это и есть Зенин или другой связанный с ним провокатор. Прежде всего в этом убеждает меня упоминаемое в письме ишя Мисака Саркисяна, по чьему доносу осенью 1910 года был арестован мой брат Богдан. Об этом рассказал Серго Мартикян, которому я абсолютно доверяю. Во-вторых — то, что Бакинцев пишет о Серебровском (он же Осип Логинов).

Как-то Вы просили меня прислать воспоминания об А. П. Серебровском, а я до сих пор не собралась этого делать. Посылаю их Вам теперь в том виде, в каком они были когда-то написаны, то есть в виде беглых заметок.