Владимир Прибытков - Рублев

Тлеющий огонь начал разгораться. Видимо, возникли какие-то споры между приверженцами Сергия и Стефана.

Каждый доказывал свою правоту, апеллируя, конечно, к священному писанию.

Но открыто выступить против самого Сергия и именно против «общежития» не решался никто, даже сам Стефан. Состояние этого интригана понятно. Зависть к брату, досада на совершенную некогда «промашку», невозможность прямо высказать свои мысли и необходимость действовать окольным путем исключали душевное равновесие и чем дальше, тем больше озлобляли Стефана.

Сергий же терпел, делая вид, будто ничего не замечает.

Но долго это тянуться не могло.

В одну из суббот Сергий служил в той самой церкви, где впоследствии «прозрел» победу Дмитрия Донского. Сергий находился в алтаре, а Стефан стоял на левом клиросе.

Вся братия была в сборе.

Вдруг в разгар службы Стефан увидел у канонарха книгу, которой ему не вручал.

Стефан побагровел.

— Кто дал тебе эту книгу? — закипая, рыкнул он.

Оробевший канонарх растерянно пролепетал:

— Игумен…

Здесь Стефан не выдержал. Скопившаяся ненависть прорвалась.

— Кто здесь игумен?! — загремел Стефан. — Не я ли первый сел на этом месте?!

И, видимо чувствуя, что теперь терять больше нечего, закусил удила и принялся поносить Сергия «бранью». Какого сорта была эта «брань», составитель жития целомудренно умолчал. Но, надо полагать, она не была худосочной, ибо чернецов словно обухом пришибло…

Сергий за тонкой алтарной перегородкой слышал каждое слово, но ничего не ответил. Зато в воскресенье утром монахи хватились игумена. Келья его оказалась пустой. Оскорбленный настоятель монастыря покинул обитель…

Стефан мог бы праздновать победу, не окажись она поражением.

Разброд в монастыре принял угрожающие формы. О случившемся узнали в Москве. Митрополит Алексий, давая себе ясный отчет в значении Сергиевой пустыни, сразу и резко вмешался в дело.

Он разыскал Сергия, который ушел к одному из своих учеников под Александров и основал там новую обитель на реке Киржач, беседовал с «чудотворцем» и уговорил того вернуться в Святую Троицу.

Со Стефаном митрополит, очевидно, тоже имел объяснение, и, вероятно, весьма резкое. Стефан с этих пор сходит со сцены. «Смирившись» и прожив некоторое время под началом восторжествовавшего брата, он опять уходит в Москву, в Симонов монастырь, где и умирает…

Идут годы. Давно истлел прах Дмитрия Донского. Давно лежит в гробу Сергий Радонежский. Давно нет в живых многих сподвижников великого князя и игумена.

Живые уже не помнят, а подчас и не хотят помнить всего: у покойных были ошибки и слабости, никак не вяжущиеся с создаваемой им славой.

Это смущает. Чтобы объяснить ошибки и слабости «великих», надо признать бытие единственной сущностью, а человека единственной мерой вещей.

На это оказывается порою не способен и XX век. В пятнадцатом это вообще немыслимо, так как равноценно отречению от бога.

Так мертвых хоронят второй раз, превращая в символы собственных заблуждений.

Так создают легенды и жития.

К счастью, составители легенд и житий еще по-средневековому наивны, и разобраться в подлинном существе дела не трудно даже нам, живущим шестьсот лет спустя.

Современники же используют имена знаменитых предшественников каждый по-своему.

И несомненно, что по-разному используют имя Сергия аристократические и народные, демократические прослойки в самом Свято-Троицком монастыре.

Противоречивость покойного игумена дает карты в руки и тем и другим.

Аристократические элементы, апеллируя к славе Сергия, находят в его поступках основание для своего «стяжательства», для превращения монастыря в богатейшую феодальную вотчину.

Ведь Сергий желал укрепления церкви и, заботясь о благополучии обители, принял незадолго до смерти, как вклад одного из бояр, Галичскую Соль, крупный промысел.

А в новых условиях, когда расходы на братию, на строительство, на переписку книг, на иконопись, на поддержание связей с двором и Константинополем все растут, не умещаясь в «пожертвования», надо или отказаться от первенствующей роли монастыря, или обзаводиться землей, переходить от косвенной эксплуатации крестьян к прямой.

Конечно, такой переход надо как-то «освятить», как-то прилично обставить.

Подходящие тексты в писании имеются. За многовековую деятельность церковь понаторела и в их толковании. Лицемерия ей не занимать стать. Но сделать рваную рясу Сергия знаменем толсторожего тиуна все же не просто. В обители остались чернецы, упрямо верящие в необходимость отречения от мира, что равнозначно пассивному, но все-таки протесту против силы, богатства и власть имущих.

Они не желают считаться ни с чем.

Им нет дела до «задач», встающих перед монастырем и всей церковью на рубеже XIV и XV столетий.

Они отказываются понять диктуемую временем «необходимость» перемен — вынужденность для церкви, если та не намерена потерять свою самостоятельность и подчиниться светской власти, преображения в землевладельца «милостью божией».

А тогдашняя церковь никогда на побегушках у князей не состояла.

Она лишь выступала в союзе с ними, да и то не со всеми и не всегда.

Мирская власть не столь сильна, чтобы удерживать в одной руке крест и скипетр.

Однако скоро князья московские начнут подбираться и к алтарям.

Скоро милостивейший государь Иван III хоть и ненадолго, а «откроет сердце» еретикам, требующим у церкви отказа от земельных владений. Скоро, очень скоро вспыхнет борьба Иосифа Волоцкого и Нила Сорского [1] Иосиф Волоцкий (Иван Иванович Санин) — крупнейший церковный и государственный деятель, вождь того крыла русской церкви, которое, безоговорочно поддерживая московских князей, стояло за право церкви на землевладение. Политические устремления Ивана III временно осложнили его отношения с «иосифлянами», но угроза «шатания черни» вновь и уже навсегда объединила двор с самим Иосифом и его последователями. Нил Сорский (Майков) — монах, основатель скита на реке Соре за Волгой. Вместе с другими «заволжскими старцами» поддерживал Ивана III в его недолгой борьбе с «иосифлянами». На соборе 1503 года, который принес победу Иосифу Волоцкому, осужден как еретик. и «смутит» умы православных.

Все очень скоро!

А пока в монастыре Святой Троицы разыгрывается лишь один из первых ее и не очень значительных эпизодов.

Игумен Никон берется перековать кружки для подаяний в ларцы для хранения «жаловавных грамот» на земли и крепостных.

Происходят ли в процессе никоновского занятия этим «кузнечным ремеслом» скандалы вроде скандала между Сергием и Стефаном, с уверенностью сказать нельзя. Но что недовольство Никоном есть, несомненно, и что иные чернецы игумена покидают, можно не сомневаться.