Александр Городницкий - След в океане

А за бортом темно, только россыпь огней
На далеких хребтах, проплывающих мимо.
Так ведется давно, с незапамятных дней,
И останется так до скончания мира.
Не спеши же мне вдруг говорить про любовь, —
Между нами нельзя сократить расстояний,
Потому что, мой друг, мы ведь тоже с тобой —
Острова в океане, острова в океане.

Мне не Тани снятся и не Гали,
Не поля родные, не леса,
В Сенегале, братцы, в Сенегале,
Я такие видел чудеса!
Ах, не слабы, братцы, ах, не слабы,
Плеск волны, мерцание весла,
Крокодилы, пальмы, баобабы
И жена французского посла.

Хоть французский я не понимаю,
И она по-русски — ни фига,
Как высока грудь ее нагая,
Как нага высокая нога!
Не нужны теперь другие бабы,
Всю мне душу Африка свела:
Крокодилы, пальмы, баобабы,
И жена французского посла.

Дорогие братья и сестрицы,
Что такое сделалось со мной?
Все мне сон один и тот же снится —
Широкоэкранный и цветной.
И в жару, и в стужу, и в ненастье
Все сжигает он меня дотла.
В нем постель, распахнутая настежь,
И жена французского посла.

В городе Понта Дельгада
Нет магазинов роскошных,
Гор синеватые глыбы
Тают в окрестном тумане.
В городе Понта Дельгада
Девочка смотрит в окошко,
Красной огромною рыбой
Солнце плывет в океане.

В городе Понта Дельгада,
Там, где сегодня пишу я,
Плющ дон-жуаном зеленым
Одолевает балконы.
Трели выводит цикада,
Улицы лезут по склонам,
Явственен в уличном шуме
Цокот медлительный конный.

Спят под лесами вулканы,
Как беспокойные дети.
Подняли жесткие канны
Красные свечи соцветий.
Ах, это все существует
Вот уже восемь столетий —
Юбки метут мостовую,
Трогает жалюзи ветер.

Если опять я устану
От ежедневной погони,
Сон мне приснится знакомый,
Ночи короткой награда:
Хлопают черные ставни,
Цокают звонкие кони
В городе Понта Дельгада,
В городе Понта Дельгада.

Остров Хиос, остров Самос, остров Родос…
Я немало поскитался по волнам.
Отчего же я испытываю робость,
Прикасаясь к вашим древним именам?
Возвращая позабывшиеся годы,
От Невы моей за тридевять земель,
Нас качают ваши ласковые воды, —
Человечества цветная колыбель.

Пусть на суше, где призывно пахнут травы,
Ждут опасности по десять раз на дню! —
Черный парус, что означить должен траур,
Белым парусом на мачте заменю.
Трудно веровать в единственного Бога, —
Прогневится и тебя прогонит прочь.
На Олимпе же — богов бессмертных много, —
Кто-нибудь да согласится нам помочь.

Что нам Азия, что тесная Европа, —
Мало проку в коммунальных теремах!
Успокоится с другими Пенелопа,
Позабудет про папашу Телемак.
И плывем мы, беззаботны, как герои,
Не жалеющие в жизни ничего,
Мимо Сциллы и Харибды, мимо Трои,
Мимо детства моего и твоего.

Тучи светлый листок у луны на мерцающем диске.
Вдоль по лунной дорожке неспешно кораблик плывет.
Я плыву на восток голубым океаном Индийским,
Вдоль тропических бархатных благословенных широт.
Пусть, напомнив про дом, догоняют меня телеграммы,
Пусть за дальним столом обо мне вспоминают друзья.
Если в доме моем разыграется новая драма,
В этой драме, наверно, не буду участвовать я.

Луч локатора сонный кружится на темном экране.
От тебя в стороне и от собственной жизни вдали,
Я плыву, невесомый, в Индийском ночном океане,
Навсегда оторвавшись от скованной стужей земли.
Завтра в сумраке алом поднимется солнце на осте,
До тебя донося обо мне запоздалую весть.
Здесь жемчужин навалом, как в песне Индийского гостя,
И алмазов в пещерах, конечно же, тоже не счесть.

Пусть в последний мой час не гремит надо мной канонада,
Пусть потом новоселы мое обживают жилье,
Я живу только раз, мне бессмертия даром не надо,
Потому что бессмертие — то же, что небытие.
Жаль, подруга моя, что тебе я не сделался близким.
Слез напрасно не трать — позабудешь меня без труда.
Ты представь, будто я голубым океаном Индийским
Уплываю опять в никуда, в никуда, в никуда…

Спасибо, что петь разрешили,
Спасибо, спасибо.
Мы все в синяках и ушибах,
Нам петь — не по силам.
Мы все на дороге к погосту,
В долгах и болезнях.
Оставьте свое эпигонство —
Оно бесполезно.

Спасибо, что петь разрешили,
Спасибо, спасибо.
Мы стали седы и плешивы,
И смотрим спесиво.
Поют о другом иноверцы
С других пьедесталов.
Состарился голос, и сердце
Устало, устало.

Спасибо, что петь разрешили,
Спасибо, спасибо.
Мы не были непогрешимы,
Но благ не просили.
От мест отгремевшего боя,
Где нет обелиска,
Мы песни уносим с собою
Не близко, не близко.

Спасибо, что петь разрешили,
Но чуточку поздно,
В январской заснеженной шири
Светло и морозно.
Надолго ли нынче на свете
Погода такая?
А песня кружится, как ветер,
Смолкая, смолкая.

Все, что будет со мной, знаю я наперед,
Не ищу я себе провожатых.
А на Чистых прудах лебедь белый плывет,
Отвлекая вагоновожатых.

На бульварных скамейках галдит малышня,
На бульварных скамейках разлуки.
Ты забудь про меня, ты забудь про меня,
Не заламывай тонкие руки.

Я смеюсь пузырем на осеннем дожде.
Надо мной — городское движенье.
Всё круги по воде, всё круги по воде
Разгоняют мое отраженье.

Все, чем стал я на этой земле знаменит —
Темень губ твоих, горестно сжатых…
А на Чистых прудах лед коньками звенит,
Отвлекая вагоновожатых.

Позабудьте свои городские привычки, —
В шуме улиц капель не слышна.
Отложите дела — и скорей к электричке:
В Переделкино входит весна.
Там зеленые воды в канавах проснулись,
Снег последний к оврагам приник.
На фанерных дощечках названия улиц —
Как заглавия давние книг.
Там, тропинкой бредя, задеваешь щекою
Паутины беззвучную нить.
И лежит Пастернак над закатным покоем,
И веселая церковь звонит.
А в безлюдных садах и на улицах мглистых
Над дыханием влажной земли
Молча жгут сторожа прошлогодние листья —
Миновавшей весны корабли.
И на даче пустой, где не хочешь, а пей-ка
Непонятные горькие сны,
Заскрипит в темноте под ногами ступенька,
И Светлов подмигнет со стены.
И поверить нельзя невозможности Бога
В ранний час, когда верба красна.
И на заячьих лапках, как в сердце — тревога,
В Переделкино входит весна.