Александр Городницкий - След в океане

А над Москвою небо невесомое.
В снегу деревья с головы до пят.
И у Ваганькова трамваи сонные
Как лошади усталые стоят.

Встречаемый сварливою соседкою,
Вхожу к тебе, досаду затая.
Мне не гнездом покажется, а клеткою
Несолнечная комната твоя.

А ты поешь беспомощно и тоненько,
И, в мире проживающий ином,
Я с твоего пытаюсь подоконника
Дельфинию увидеть за окном.

Слова, как листья, яркие и ломкие
Кружатся, опадая с высоты,
А за окном твоим — заводы громкие
И тихие могильные кресты.

Но суеты постылой переулочной
Идешь ты мимо, царственно слепа.
Далекий путь твой до ближайшей булочной
Таинственен, как горная тропа.

А над Москвою небо невесомое.
В снегу деревья с головы до пят.
И у Ваганькова трамваи сонные
Как лошади усталые стоят.

На Ваганьковом горят сухие листья.
Купола блестят на солнце — больно глазу.
Приходи сюда и молча помолись ты.
Даже если не молился ты ни разу.

Облаков плывет небесная отара
Над сторожкой милицейскою унылой,
И застыла одинокая гитара,
Как собака над хозяйскою могилой.

Ветви черные раскачивают ветры
Над прозрачной неподвижною водою,
И ушедшие безвременно поэты
Улыбаются улыбкой молодою.

Их земля теперь связала воедино,
Опоила их, как водкою, дурманом.
Запах вянущих цветов и запах дыма —
Все проходит в этом мире безымянном.

На Ваганьковом горят сухие листья.
За стеной звонит трамвай из дальней дали.
Приходи сюда и молча помолись ты —
Это осень наступает не твоя ли?

Нам с годами ближе
Станут эти песни,
Каждая их строчка
Будет дорога…
Снова чьи-то лыжи
Греются у печки,
На плато полночном
Снежная пурга.

Что же, неужели
Прожит век недлинный?
С этим примириться
Все же не могу.
Как мы песни пели
В доме на Неглинной
И на летнем чистом
Волжском берегу!

Мы болезни лечим,
Мы не верим в бредни,
В суматохе буден
Тянем день за днем.
Но тому не легче,
Кто уйдет последним —
Ведь заплакать будет
Некому о нем.

Нас не вспомнят в избранном
Мы писали плохо…
Нет печальней участи
Первых петухов.
Вместе с Юрой Визбором
Кончилась эпоха —
Время нашей юности.
Песен и стихов.

Нам с годами ближе
Станут эти песни.
Каждая их строчка Будет дорога…
Снова чьи-то лыжи
Греются у печки,
На плато полночном
Снежная пурга.

Предательство, предательство, предательство,
предательство, —
Души незаживающий ожог.
Рыдать устал, рыдать устал, рыдать устал, рыдать устал,
Рыдать устал над мертвыми рожок.
Зовет за тридевять земель трубы серебряная трель,
И лошади несутся по стерне,
Но что тебе святая цель, когда пробитая шинель
От выстрела дымится на спине?

Вина твоя, вина твоя, что надвое, что надвое,
Судьбу твою сломали, ротозей,
Жена твоя, жена твоя, жена твоя, жена твоя,
Жена твоя и лучший из друзей.
А все вокруг как будто «за», и смотрят ласково в глаза,
И громко воздают тебе хвалу.
А ты — добыча для ворон, и дом твой пуст и разорен,
И гривенник пылится на полу.

Учитесь вы, учитесь вы, учитесь вы, учитесь вы,
Учитесь вы друзьям не доверять.
Мучительно? — Мучительно, мучительно, мучительно, —
Мучительнее после их терять.
И в горло нож вонзает Брут, а под Тезеем берег крут,
И хочется довериться врагу.
Земля в закате и в дыму, я умираю потому,
Что жить без этой веры не могу.

Предательство, предательство, предательство,
предательство, —
Души незаживающий ожог.
Рыдать устал, рыдать устал, рыдать устал, рыдать устал,
Рыдать устал над мертвыми рожок.
Зовет за тридевять земель трубы серебряная трель,
И лошади несутся по стерне.
Но что тебе святая цель, когда пробитая шинель
От выстрела дымится на спине?

Сильный и бессильный, винный и безвинный,
Словно в кинофильме («Восемь с половиной»),
Забываю вещи, забываю даты, —
Вспоминаю женщин, что любил когда-то.

Вспоминаю нежность их объятий сонных,
В городах заснеженных, в горницах тесовых.
В теплую Японию улетали стаи.
Помню все, — не помню, почему расстались.

Вспоминаю зримо декораций тени,
Бледную от грима девочку на сцене.
Балаган запойный песенных ристалищ.
Помню все, — не помню, почему расстались.

Тех домов обои, где под воскресенье
Я от ссор с собою находил спасенье.
Засыпали поздно, — поздно просыпались.
Помню все, — не помню, почему расстались.

Странно, очень странно мы с любимой жили:
Как чужие страны, комнаты чужие.
Обстановку комнат помню — до детали.
Помню все, — не помню, почему расстались.

Век устроен строго: счастье — до утра лишь.
Ты меня в дорогу снова собираешь.
Не печалься, полно, видишь — снег растаял.
Одного не вспомню, — почему расстались.

Небеса ли виной или местная власть,
от какой непонятно причины, —
мы куда бы ни шли, — нам туда не попасть
ни при жизни, ни после кончины.
Для чего ты пришел в этот мир, человек,
если горек твой хлеб и недолог твой век
между дел ежедневных и тягот?
Бесконечна колючками крытая степь.
Пересечь её всю никому не успеть
ни за день, ни за месяц, ни за год.

Горстку пыли оставят сухие поля
на подошвах, от странствий истертых.
Отчего нас, скажите, родная земля
ни живых не приемлет, ни мертвых?
Ведь земля остаётся всё той же землей,
станут звезды, сгорев, на рассвете золой, —
только дыма останется запах.
Неизменно составы идут на восток,
и верблюда качает горячий песок,
и вращается небо на запад.

И куда мы свои ни направим шаги,
и о чем ни заводим беседу,
всюду коршун над нами снижает круги
и лисица крадется по следу.
Для чего ты пришел в этот мир, человек,
если горек твой хлеб и недолог твой век,
и дано тебе сделать немного?
Что ты нажил своим непосильным трудом?
Ненадежен твой мир и непрочен твой дом —
все дорога, дорога, дорога…